Царские сокровища, или Любовь безумная

— Ах, мы и на полу удобно разместимся. Извиняйте нашу экспансию, — отвечала женщина лет тридцати. Голос у нее был высоким, переходившим в писклявый, тон самоуверенный. Она была по-бабьи повязана крест-накрест шерстяным платком и одета в древний ватерпруф. То и другое женщина решительным движением сбросила на руки мужа и осталась в гладком платье из грубой домотканой материи мышиного цвета, выгодно оттенявшем ее гибкую фигуру. Куриная голова, подстриженная почти наголо, продолжалась несоразмерно длинной шеей, но черты лица были тонкими, в них было что-то восточное, особенно антрацитные глаза, настороженно и внимательно глядевшие сквозь стекла очков. Лицо ее было бы даже приятным, если бы его не портили опущенный книзу рот и тонкие синеватые губы.

Смело протянула узкую руку Соколову, деловито сказала:

— Позвольте рекомендоваться: Ирина Швыдкая, учительница сельской школы в Телебеевке. А это мой муж — Андрей Петрович Швыдкий, тоже учитель.

— А я зубной врач…

— Прекрасная профессия! Вы вызываете во мне позитивные эмоции. Спасибо, доктор, что проявили альтруизм. В нынешнее эгоцентричное время это раритет. Кругом сплошной эгоизм, каждый думает лишь о своем корыте. — Обратилась к мужу: — Швыдкий, повесь свое пальто и приглашай нашего гостеприимного хозяина к обеду. — Снова к Соколову, строгим тоном: — В силу жизненных перипетий мы временно живем недалеко от Тобольска, в сорока верстах, в небольшой деревеньке Телебеевке. И хотя вдвоем ведем школу, но приходится собственными руками заниматься хозяйством, это экономично. Школа нищая. Крестьяне темны и задавлены эксплуатацией самодержавного строя, не думают о просвещении и гуманизации своих детей. Впрочем, пора обедать. Доктор, желаете перекусить? — Не дожидаясь ответа, полезла в большой кожаный сак, застелила на столике газету и положила на нее вареную курицу, с которой стекал жир. Стала рвать курицу на куски, облизала пальцы. — Эту куру откормили сами, пришлось ее лишить головы. Вас это не шокирует? Вы, простите, никогда кур в хозяйстве не держали?

Соколов подумал: «Чем глупее человек, тем он сильнее обожает иностранные словечки! Эта Ирина ничего в простоте не скажет, все выламывается». Стараясь быть серьезным, отвечал:

— Стыдно сказать, кур держать не доводилось.

— И мне прежде не доводилось. Я ведь городская, из Омска. По переписке познакомилась со своим Швыдким, он — убежденный большевик из Петрограда, сподвижник самого Ленина. Слышали о таком?

— Не очень, — слукавил Соколов.

— Ленин — замечательный ум! Мой Швыдкий за экспроприацию отбывал в Тобольске ссылку. Это альтруистичный человек, убежденный борец за народное счастье. Я полностью разделяю политические убеждения мужа. Я никогда не жалела, что сытое мещанское благополучие (мой отец — священник) поменяла на нынешнюю жизнь, ибо в ней сокрыто святое служение нашему порабощенному народу.

— Так почему вы отрубили голову этому пернатому?

— Зажирела кура! А коли так, перестала нестись. Но мой Швыдкий прибег к радикальному средству, которое каждый крестьянин знает. Скажите, доктор, вот вы человек вроде бы ученый, но знаете ли, что надо сделать, чтобы зажиревшая кура стала опять нестись?

— Найти нового петуха.

— Вы сказали нонсенс. Запоминайте: куру следует сутки не кормить и после этого посадить под перевернутую корзину. Затем хлещите по корзине веником и страшным голосом кричите: «Пиф! Паф! Пиф! Паф!» Курица, простите за откровенность, от страха продрищется и снова начнет давать яйца. — Растянула узкие губы в улыбке. — Даже женщин таким образом можно излечивать от бесплодия.

Соколов рассмеялся:

— Прекрасное средство — лечение страхом! Обыкновенно им сатрапы лечат от вольнодумства своих подданных.

— Эта кура не поддалась лечению. Снесла яйцо, и снова забастовка. Мне пришлось взять топор, положить куру на колоду и по шее топором — хрясть! — Ирина с усмешкой ткнула пальцем в мужа. — А мой Швыдкий боится курям головы рубить, крови боится. Революционер не должен бояться крови, ему необходим твердый характер. Для того чтобы взошла светлая заря человечества — царство свободы и всеобщего равенства, — на гильотину можно несколько миллионов непокорных положить. Правда?

— Сомневаюсь.

— Мой Швыдкий вам случай расскажет, в нашей Телебеевке произошел, еще до моего приезда. Расскажи! — Ирина властно тряхнула куриной головой.

Швыдкий затараторил, то и дело бросая робкие взгляды на супругу:

— У соседей Брыкалиных не неслась, то есть не могла родить, молодайка Алена. И травами ее поили, и заговаривали, ходит порожней, хоть лопни. И вот когда муж Алены на базар в Тобольск уехал, деверь, то есть брат мужа, сказал ей: слазь, мол, в подпол, достань шматочек сала. Та, дура, и полезла. А деверь крышку в подпол закрыл, стал топать по крышке сапогами и орать: «Караул, горим, горим!» И таким манером в темноте и страхе держал ее с полчаса. Когда открыл — Алена полумертвая, ничего не соображает, плачет и трясется. Через девять месяцев родила двойню.

Ирина ядовито улыбнулась:

— Правда, неизвестно от кого — от мужа или от деверя.