Царские забавы

На следующий день в низенькую избу Ховрина-Головы заявилось пятеро князей Долгоруких. Тесно сделалось в горнице от их громадных фигур, такие только едва плечиками пошевелят — и разнесут палаты по бревнышку.

— Сестрица наша Мария сказывала, что ты после вечерни познал ее на берегу Неглинки, — сурово забасил старший из братьев. — Правда ли это?

— Правда, господа, — едва шевелил от страха языком Ховрин.

— Мы тут посоветовались… и решили тебя не убивать. Сестрицу нам жаль стало, привязалась она к тебе, ироду. Но такой безродный, как ты, ни к чему ни ей, ни нам. Землицы у тебя тоже маловато, имение небогатое.

— Не пара ты Марии Ивановне, — сказал средний брат. — Ей надо Рюриковичей держаться, а она все норовит башмаком грязь зацепить.

— Еще мы хотели спросить у тебя, знает ли кто-нибудь о том, что ты нашу сестру познал? В бесчестие ее вогнал?

— Нет.

— Вот и славно, а то насчет смертоубивства мы могли бы и передумать. И еще от нас приговор… прочь с московского двора! В монахи отправляйся! Ежели ослушаешься нашего наказа… клянемся тебе, как перед богом, возьмем грех на душу. Порешим!

И, поклонившись Богородице, висевшей в красном углу горницы, покинули избу.

Ветхой оказалась лестница к Боярской думе, едва наступил, а она уже затрещала, того и гляди расшибешь башку о землю.

Алексей Голова гневить бога не стал, не рискнул искушать и дьявола, а когда государь был расположен великодушно, вымолил у князя отпускную со службы, чтобы податься в монастырь.

Однако Марию Ховрин-Голова позабыть не сумел.

Не помогали ни усиленные посты, ни грубая власяница, которыми молодой чернец пытался усмирить свое тело, — память ревниво оберегала и греховный берег Неглинной, и молодую княжну, распластанную на первой зеленой траве. И чем больше молился Алексей, тем навязчивее становились воспоминания.

Спрятав лицо под глубокий шлык, чернец тайком приходил ко двору Долгоруких, надеясь хоть мельком увидеть Марию. Иногда ему везло. Алексей видел, что девица вошла в пору зрелости: тело ее раздобрело и налилось силой. Вот ежели бы не монашья ряса… И, покрестившись на иконку, висевшую на вратах дома Долгоруких, чернец уходил восвояси.

Москва и округа жили слухами, проникли они и через глухие врага Данилова монастыря. Игумен Георгий был наслышан о том, что государь своевольничает в дальних отчинах и ведет список познанных девиц, который велит зачитывать дьякам перед вечерней молитвой вместо поминальника.

Горазд на выдумки государь Иван Васильевич, нечего сказать!

Поплутав в дальних отчинах несколько месяцев кряду, государь вернулся в Стольную. Был он смирен и тих. Бояре поговаривали о том, что Иван Васильевич надумал жениться, а потому все время пребывал в посте, чтобы очистить тело от скверны.

Иерархи молвили о том, что государь на верном пути, поведали пастве о том, что кладет царь зараз до тысячи поклонов и усердием своим приближается к пустынникам. Не упади на Ивана божий промысел быть государем, не было бы крепче ревнителя веры во всей православной Руси.

От внимания людей не укрылось и то, что московский государь дважды наведывался к княжне Марии Долгорукой и приходил не с многочисленной свитой опришников, как, бывало, любил наведываться к лучшим людям, а являлся в сопровождении двух бояр и Малюты, что больше напоминало негласные смотрины.

Прощаясь, Долгорукие высыпали на улицу всем двором и долго кланялись в спину удаляющемуся царю.

Скоро государь послал в дом князя Долгорукого огромный сдобный кулич, что обычно подается гостям перед свадьбой. В Москве сказывали, что престарелый Иван Долгорукий долго хохотал над царским подарком, а потом, давясь слезами, вымолвил:

— Никогда не думал, что через эту чумазую с самим царем породнюсь!

В этот год царь посещал монастыри, не обошел он своей милостью и Данилову обитель.

Явился Иван Васильевич к игумену Георгию едва ли не всем двором. Коней царь повелел оставить за монастырской оградой, и опришники в черных кафтанах, словно сами были божьими слугами, робко вошли в святые врата.

— А я ведь к тебе, отец Георгий, — начал напрямик разговор государь, — должок свой пришел забирать. С просьбой к тебе явился. Не запамятовал, что я тебе отпускную в монастырь дал?

— Как бы я посмел, государь.

— Вижу, что игуменом ты сделался. Стало быть, уважает тебя братия. Готов ли ты расплатиться, отец Георгий?

— В чем же просьба твоя? — не смел смотреть на царя владыка.

— Жениться я надумал, — просто отвечал Иван Васильевич, присаживаясь на лавку. — Вот ты меня и обвенчай. Невесту присмотрел видную.

— Кто такая, государь? — поднял глаза на царя отец Георгий, стараясь сохранить спокойствие.

— Ишь ты, какой любопытный! — удивился нахальству чернеца самодержец. — Княжна Мария Долгорукая, слыхал о такой?

Не дрогнула у инока даже бровь. Отец Георгий вспомнил исподнее княжны Марии, запачканное кровью, и безрадостно произнес:

— Слыхивал. Славная, говорят, девица. Только велика для меня эта честь, великий государь, может, другой кто обвенчает.

Нахмурился Иван Васильевич.

— Нет, ты обвенчаешь.

— А иерархи разрешили, государь?