Царские забавы

— А я у них разрешения и не спрашивал. Царь я или не царь?! Москва — двор мой, как хочу, так и правлю! И церковный собор мне не указ, привыкли царя-батюшку на ум наставлять, а только у меня у самого разума целая палата. А митрополит Кирилл и вовсе на меня разъярился — во дворец мой не является, а все шлет гонцов, чтобы пришел я к нему с покаянием. Не помнит он моего добра, если бы не я, не жить бы ему в митрополичьих палатах. Ведет себя так, словно он русский царь, — разъезжает в золоченой колымаге с цепями, а чернецы его, что мои опришники, верхом на конях блаженнейшего сопровождают. Так знатен стал митрополит, что со мной в величии надумал тягаться. Иерархи ему во всем потакают, стороной меня обходят. Епитимью одну за другой на мою голову накладывают. — Вздохнул Иван Васильевич глубоко. — Христолюбив я, владыка Георгий, чего мне иерархи велят, то я и творю. Внимаю их внушениям, как страдолюбивый послушник. Вот неделю назад вино пить запретили. Что же делать?.. Слушаю я их! — горестно признавал Иван Васильевич. — А три месяца назад отстранили меня от церковной службы на десять ден, так я и промолился в Крестовой комнате.

Отец Георгий сидел напротив государя. Лицо у Ивана Васильевича было уныло, ему даже показалось, что в уголках глаз он разглядел блеснувшие слезы.

— Печально это слышать, государь, — вздохнул он.

— А еще иерархи от опришнины призывают отказаться, а монастырь, где я с братией служу, нечестивым местом прозвали. Как же мне после этого с ними в мире жить, владыка Георгий? Вправе они на меня епитимью наложить, только от Марии не отрекусь!

— Понимаю тебя, Иван Васильевич, — искренне произнес Алексей Ховрин, вспомнив княжну Долгорукую.

— Только ты и можешь быть для меня большим утешением. Обвенчаешь с Марией Долгорукой, отец Георгий?

— Обвенчаю, государь, — не посмел отказать владыка.

— Спасибо тебе, старец, — ухватил государь ладонь владыки и, помедлив малость, коснулся губами сухой кожи.

Данилов монастырь был в особой чести у московских государей, может, потому, что был строен самим Данилой Александровичем. Обитель стояла в камне еще в то время, когда Москва была деревянной. Некий мурованный островок среди посадских пятистенок. Игумены Данилова монастыря, как правило, были из ратоборцев, отличившихся на бранном поле. Игуменский посох владыка часто получал из рук самого царя, и трудно порой было понять, как следует относиться к этой чести: благодарить или печалиться; желал государь наградить покоем или, наоборот, толкал на еще большее испытание.

Стоял монастырь на самой дороге, и с высоты колокольни просматривался путь едва ли не на два десятка верст. Монахи обладали святым правом умереть первыми, встав на пути врага, в этом и заключалась высшая государева награда. Вот потому служили в Даниловом монастыре бывшие воины. Чернецы жили в постоянном ожидании войны, тренируя тело и закаляя дух, и даже самый престарелый инок так искусно владел кистенем и мечом, как не умели рынды в государевом окружении.

Данилов монастырь всегда был некой палицей в руках государя, которой он мог погрозить строптивому боярству. Эта была обитель, в которой он мог укрыться в минуты большой смуты.

Государь был вправе рассчитывать на помощь иноков.

— Веселия особого делать не стану, — буднично продолжал Иван Васильевич. — Ни к чему! Возложишь на нас венцы и отпустишь с богом.

— Как пожелаешь, государь.

— А все-таки я приглашу иерархов, — сказал, поднявшись, Иван Васильевич, — была бы честь оказана, а там — как пожелают.

Государь постарался не выразить удивления, когда на его венчание в соборную церковь Данилова монастыря явились все иерархи во главе с митрополитом Кириллом. Крякнул от удовольствия царь и, повернувшись к красе, шепнул ей на ушко что-то ласковое, отчего Мария, стыдливо потупив очи, счастливо зарделась.

Отец Георгий уже возлагает на брачующихся венцы.

— Руку дай, — сказал Иван Васильевич и тотчас почувствовал в ладони прохладные пальцы Маши.

Митрополит Кирилл стоял в притворе, окруженный множеством послушников, которые готовы были исполнить любой наказ владыки. Своим величием блаженнейший напоминал царя, правда, облачение у него было наряднее государева. Одних золотых нитей на сто рублев вшито!

Не расставаясь в иные дни с обыкновенной рясой, сейчас митрополит подивил всех изяществом своего наряда. Весь его облик вопил: «Царство духовное поважнее земного будет!»

Невысокий, щуплый, он казался воплощением святости, был неким божьим глазом, который с легким прищуром наблюдает за каждым смертным.

Сейчас это око пристально наблюдало за венчанием государя.

Иерархи шагнули в церковь, оставив за спиной холод притвора. Государь был ближе всех к господу, а иерархи хотели быть рядом с царем.

Возложил владыка Георгий на брачующихся венцы и провозгласил во всеуслышание тайносвершительные слова:

— Господи боже наш, славой и честью венчай их!.. Возьмитесь за руки, дети мои, — тихо произнес владыка, стараясь не смотреть на смущенное лико Долгорукой. А потом, набросив на сцепленные руки епитрахиль, провел молодых вокруг аналоя.