Царский изгнанник

Как ни приказывалось детям самим князем Василием Васильевичем, его сыновьями и в особенности его внуком перед ними зимой без шапок не стоять, а снимать шапки только перед княгинями и вообще с княгинями быть как можно вежливее, – дети поступали совершенно наоборот. Встречаясь с князьями, они ломали шапки шагах в двадцати от них и, поравнявшись с ними, кланялись в пояс. В отношении к княгине Марии Исаевны, свекрови княгинюшки, приказание князей насчет вежливости исполнялось только вполовину: при встрече с ней мальчики издали низко кланялись и тут же без шапок и без оглядки бежали в сторону, противоположную той, в которую шла княгиня. Это обыкновение, ничуть между ними не условленное, они приняли с тех пор, как княгиня Мария Исаевна, которая вообще не любила баловать детей, даже своих не баловала (у нее их было четверо, а в живых осталось двое), пожаловалась одному пинежскому обывателю на непочтительность его восьмилетнего сына, которого, как и следовало, за эту непочтительность посекли. С молодой же княгиней, с

княгинюшкой, они обращались запанибрата: при встрече с ней ласково заговаривали, ни зимой, ни летом не снимая шапок. Иногда дарили ей грибов или ежевики и тут же, без жеманства, без притворного бескорыстия, просили у нее – девочки – ленточек, а мальчики – орехов, жамков, коврижек и яблок.

Лотерея началась: по мере того как мальчик и девочка, самые маленькие из толпы, вынимали билетики, княгиня вычеркивала выкликаемые ею имена. Выигравший подходил к столу, получал свой выигрыш, уходил в застольную и минут через пять являлся назад переодетый или переобутый. При каждой выкличке в толпе слышались голоса радости, ропота и упрека:

– Экий счастливчик, Ванька! Эва повезло Дуньке-то: надысь валенки, а теперь дубленку, да еще какую!.. Вот и Фадька в дубленке; чего давя ревел?! Ведь есть же счастье людям!.. А ты чего глазеешь, Клюква? Тебе ничего не дадут: у тебя и валенки и дубленка, даром что порванная: озорник ты, Петька: такой дубленки поберечь не умел: пра, Клюква!

Когда все двенадцать выигрышей были розданы так, что, к общему удивлению, в промежутке между ними не вышло ни одного пустого билетика, те, которым не досталось ничего, очень приуныли, но, вместе со счастливчиками, подошли к княгинюшке – поблагодарить за угощение. В это время дворецкий возвратился с новым запасом выигрышей.

– Аль еще латирея, княгинюшка? – спросил один из мальчиков.

– Да, – отвечала она, – так как нынче очень холодно, то князь Василий Васильевич приказал разыграть еще шесть дубленок и шесть пар валенок.

– Ай да князь! Спасибо ему! Дай Бог ему здоровья! – дружно и громко кричали в толпе. Унылые выражения на лице мгновенно исчезли; обиженные фортуной ободрились новой надеждой и кричали громче других.

Вынули еще четыре или пять билетиков, и княгиня, вдоволь налюбовавшись на радостные лица детей, не стала дольше томить их: раздав без лотереи остальные полушубки и валенки, она возвратилась к дедушке – еще раз поблагодарить его за доставленное ей удовольствие.

Посадские дети бегом возвращались домой. Впереди всех бежал Петька, прозванный, как видели, Клюквой. Это прозвище дано было ему вследствие того, что один из уличных его товарищей застал его лакомящимся клюквой, которую он собирал среди нечистот. Как ни вывертывался бедный лакомка, как ни божился, что он это так только, хотел попробовать, товарищ уличил его и поднял на смех при нескольких свидетелях. Это случилось месяцев пять тому назад, и молва о таком странном аппетите в двенадцатилетнем, с виду здоровом, мальчике живо разнеслась по всему околотку, к великой досаде его родителей, знакомой нам четы Сумароковых. Спиридон Панкратьевич с самого начала принял деятельные, строгие меры, чтобы заставить негодных ребятишек позабыть эту историю и чтобы искоренить употребление глупого и бессмысленного, по его мнению, прозвища: он выдрал десятка три детей за уши; роздал десятка два подзатыльников, даже высек двух или трех мальчишек. Но так как каждая из подобных мер исправления отзывалась обильными синяками на всем теле его единственного детища, то детище перестало жаловаться, и данная ему кличка, никем не оспариваемая, прочно укрепилась за ним на всю его жизнь.

Возвращаясь с лотереи, он, как уже сказано, бежал впереди всех. Хотя он в этот раз ничего не выиграл (полушубок и валенки он получил в предыдущий раз), однако лицо его, обыкновенно угрюмое, сияло особенной, можно сказать, подозрительной радостью; во всех его движениях заметно было нетерпение добраться до дому.

– Ишь как Петька-то, должно быть, озяб! – кричали мальчики ему вслед (вблизи дома Спиридона Панкратьевича они остерегались употреблять прозвище Клюквы). Как он навострил лыжи-те! Уж не напроказил ли чего, как ономедни?.. Эй ты, Петька, постой: смотри, что у тя вывалилось из кармана!