Царский изгнанник

   — Погоди, Серафима Ивановна, я уже сказала, что площадными словами я с тобой браниться не намерена. Лучше от греха убирайся. Не то я попрошу доктора сюда, переведу ему наш разговор и осрамлю тебя. Пусть он, и все больные его, и все здесь служащие посудят, на чьей стороне не только правда, но и хорошее воспитание — на стороне ли русской боярышни или на холопкиной ли... Прошло время, когда я трепетала от твоего взгляда. Теперь я тебя совсем не боюсь... За лечение моё в этом доме я благодарна не тебе, а моему князьку, который так наивно, так мило объявил доктору, что Чальдини первого декабря с ним за меня расплатится, что доктор не усомнился в этом обещании и с своей стороны обещал нам, что если Чальдини запоздает, если даже совсем не приедет, то всё равно с тебя он денег взять не захочет. Вот нынче уже двенадцатое декабря по-здешнему, а добрый доктор и не намекает даже о моём долге, хотя и знает, что я нынче же оставляю его лечебницу. Я наотрез сказала ему, что ничем, даже здоровьем моим, я не хочу быть обязанной тебе, которая все деньги, данные князем Василием Васильевичем на воспитание его внука, промотала на содержание своего любовника!

   — Любовника!.. Ах ты мерзкая! Да знаешь ли ты, что нынче ж вечером я тебя насмерть запорю!..

   — Видишь ли, Серафима Ивановна, не те времена, чтоб я боялась тебя!

   — Хорошо! — сказала Серафима Ивановна, вставая. — Ужо когда выпишешься и придёшь за пожитками, я, кстати, покажу тебе письмо Карла Феодоровича. Порадуешься на него!.. Чур, пенять на себя, а не на меня! Не беспокойтесь провожать меня, доктор, я приходила осведомиться о своей бывшей служанке; очень рада, что она выздоровела и ужо жду её к себе, чтоб сдать ей её вещи. Хотя она не имеет никакого права на эти вещи и хотя я должна бы была для примера наказать её за её неблагодарность, однако ж так и быть...

Возвратясь домой, Серафима Ивановна от скуки, пока Гаспар не пришёл ещё развлекать её мечтами о любви и верности Даниеля, уселась за письменный стол и меньше чем в полчаса очень искусно составила письмо, в котором Вебер со всевозможными подробностями описывает кончину Анюты и вскрытие её тела венгерским доктором.

   — Хоть этим доконать каналью эту, — проворчала Серафима Ивановна. — На дело привезла я её сюда! А всё негодный Мишка виноват, выучил дуру по-французски... Как путная, так и режет с доктором по-французски!.. Вот и сбили её с толку. На волю, каналья, отходит!..

И вечером, когда Гаспар уходил к мнимому голландскому барону, Серафима Ивановна, — читатель, может быть, помнит это, — поручила ему зайти в лечебницу и напомнить Анисье, что ей пора выписываться.

По уходе побеждённого Гаспара с Альфредом Серафима Ивановна ледяным голосом сказала Мише и Анисье, что нечего заниматься пустяками, случившимися с пьяным гасконцем, и что она имеет сообщить им обоим очень интересные известия из России.

   — Прежде всего позвольте спросить вас, князь Михаил Алексеевич, — обратилась она к племяннику, — знали ли вы, что эта негодная, эта неблагодарная женщина, пользуясь здешними дурацкими законами, намерена оставить меня, свою госпожу и благодетельницу?

Миша стоял молча, не зная, что отвечать тётке. За него начала отвечать Анисья.

   — Я часто говорила молодому князю, что если б не он, то я давно бы...

   — Позвольте, с вами не говорят, Анисья Петровна, и вы слишком хорошо воспитаны, чтоб не знать, что неучтиво прерывать говорящего. Я у вас спрашиваю, князь Михаил Алексеевич, знали вы или не знали, что Анисье Петровне угодно оставить меня?

   — Разумеется, я знал об этом, тётя; я давно знаю, что Анисью удерживал при тебе только страх, как бы ты не погубила Анюты...

   — Отчего ж вы не благоволили сказать мне это? Отчего не предупредили вы меня?

   — Оттого, что Анисья говорила мне это по секрету.

   — И вы думаете, что это вам так, даром, сойдёт с рук? Или, может быть, Анисья Петровна, взбунтовавшись против законной власти, взбунтовала и вас против власти тётки, которой вы поручены?

   — Мне Чальдини говорил, что если кто дал слово хранить тайну, то не должен выдавать её ни в каком случае; да и мамаша не раз повторяла то же самое, — прибавил Миша, думая, что, опираясь на авторитет своей матери, он легче убедит её кузину. — Вот и на днях, на той неделе, я получил письмо от Чальдини, который сообщает мне один важный секрет, и я ни за что не скажу его никому, потому что я обещал Чальдини...

   — Знаю я ваш секрет. О нём давным-давно весь Париж толкует: и хвалёный дедушка ваш, и отец, и дядя со своей хандрой — все в ссылке, в Сибири, как государственные преступники.

   — Что ты, ф-ф! говоришь, тётя, ф-ф! как ты смеешь, ф-ф! Такими вещами не шутят; вспомни, что я... ф-ф! напишу дедушке и отцу...

   — Если вы мне не верите, то извольте расспросить вашего закадычного друга, Анисью Петровну!