Царский изгнанник

   — Мы очень рады, кавалер, видеть вас в нашем доме. Наш маленький постоялец так часто говорит о вас и о своей к вам привязанности, что мы полюбили вас заочно и с нетерпением ожидали вашего приезда в Париж. Прошу садиться. Расин поехал в Версаль и разве часам к шести, к обеду, возвратится. Надеюсь, что вы дождётесь его. Он не меньше меня будет рад с вами познакомиться.

Обворожённый любезностию хозяйки, Чальдини с первых же слов разговорился с ней, как с давно знакомой: главный предмет разговора составляли опала семейства Миши, удивление, что Мишино воспитание было поручено такой странной женщине, как госпожа Квашнина, и, наконец, сражение племянника с тёткой.

   — Я слышала, — сказала мадам Расин, — что полиция вмешалась в это дело; что и кухарка, и домовладелец жаловались на госпожу Квашнину и что она получила приказание выехать из Парижа в течение трёх суток.

   — Это невозможно, — возразил Чальдини, — я видел её два часа тому назад, она так больна, что ей и думать нельзя об отъезде.

   — Если она больна, — отвечала мадам Расин, — то ей, конечно, дадут отсрочку, но покуда за ней строго будут присматривать.

К обеду приехал Расин и с ликующим лицом объявил, что к Новому году он будет назначен камер-юнкером.

Странные, необъяснимые в великих людях противоречия. Расин гордится, что он камер-юнкер у Людовика XIV, Вольтер огорчается, что Фридрих II отнял у него камергерский ключ!!!

Уходя после обеда от своих гостеприимных хозяев, Чальдини спросил Мишу, не хочет ли он на следующий день утром съездить вместе с ним к тётушке проститься.

   — Кстати, — прибавил он, — вы мне послужили бы переводчиком.

По лицу Миши было видно, как неприятно ему это предложение, но после услуги, оказанной доктором Анисье и Анюте, он считал себя не вправе отказать ему в чём бы то ни было. Мадам Расин выручила его:

   — Зачем вы хотите, чтоб они ещё виделись, синьор Чальдини? Госпожа Квашнина скоро уедет, и... Бог с ней! Хотя в этой печальной катастрофе, в драке с племянником, виновата она, а не он, однако и ему должно быть тяжело смотреть на неё в таком виде, как она теперь.

   — Мне хотелось бы хоть кое-как помирить их, — отвечал Чальдини. — Впрочем, вы правы, синьора. Отношения их прервались таким трагическим образом, что лучше им не возобновляться. Мир между ними был бы именно кое-какой, вообще с подобной женщиной настоящий мир невозможен: эта женщина — воплощённая ложь, злость, грязь и вместе с тем тупоумие, доходящее до пошлости, лучше вам никогда и не встречаться с нею, друг. А переводчика я себе другого поищу, — прибавил Чальдини, улыбаясь и пожимая руку, протягиваемую ему Расином.

Чальдини нашёл себе переводчика и на следующее утро поехал с ним к Серафиме Ивановне. Он застал её в чрезвычайно раздражительном состоянии.

   — Эта дрянная сиделка бросила меня в самую критическую минуту, — кричала она, — бросила оттого, что я осмелилась сделать ей маленькое замечание

насчёт её неряшества... Да ещё на меня же пошла жаловаться комиссару за то, что будто бы я хотела избить её... Коль не избила, значит, не хотела избить. А дурак-комиссар и этого-то понять не мог. Ну в моём ли положении драться? Я теперь в зависимости ото всех. Даже Аниська с Мишей и те меня одолели... Того и гляжу, что и Анютка ваша придёт колотить меня!

Переводчик, не понимая большей части речей госпожи Квашниной, переводил их, однако, с возможной точностью.

   — Не ожидала я от тебя, Осип Осипович... Скажите доктору, переводчик, что я не ожидала от него такого поступка за мою хлеб-соль, не ожидала я, что он, развратив и моих крепостных, и моего племянника, на меня же натравит их. Хороша здесь сторонушка и хороши законы — нечего сказать. «Мы, французы, — говорят, — от франков, от свободных людей происходим...» Хороша свобода. Дура-кухарка да дурак-хозяин вместо охладительного напитка дали мне какой-то горячей бурды. Я заметила им это... Положим, потихоньку ударила кухарку; положим, даже плеснула ей бурдой в рыло. Могу ли я владеть нервами в моём положении?.. И я ж осталась виноватой: болван начальник полиции, шут его побери, мне же велит выехать! Ему бы на них прикрикнуть, их бы наказать: «Не смейте мол наушничать на беззащитную даму, на иностранку, да ещё на благородную...» А всё оттого, что у нас здесь нет посланника! Будь здесь наш посланник, задал бы он за меня здешнему королю!.. Шутка ли! В три дня велят выехать... И куда, и зачем, и, наконец, с чем я поеду? Какие у меня деньги на дорогу?..

   — Переведите, — сказал Чальдини, — если у неё недостаёт на дорогу денег, то я могу одолжить ей, сколько ей надобно. Чтоб она не стеснялась этим. Но неужели, — спросите у неё, — она истратила все деньги, полученные ею от банкиров?