Царский изгнанник

Долго толковали в толпе и о Божией воле, и о княгинюшке, и о гвоздичке. Мнения, как и на всех сборищах, от вселенских соборов до деревенских сходок — разделились: иные продолжали утверждать, что на всё — власть Господня; другие возражали пословицей: бережёного Бог бережёт; но все, даже не нуждавшиеся в милостях молодой княгини, единогласно жалели общую милосливицу; всякий помещал своё словечко о простоте её: тому она подарила корову или лошадь; другому помогла поправить избу; за третьего внесла подушные. Дети, более других пользовавшиеся её простотой, плакали навзрыд, услыхав, что их княгинюшка навсегда уедет из Пинеги.

Кто-то подал мнение, что не худо было бы бабам пойти повопить на княжеский двор, а то княгинюшка, пожалуй, подумает, что они не жалеют её. Мнение это было принято почти единогласно с тем, однако, возражением, что зачем же идти одним бабам, что можно идти и мужикам, из коих многие умеют голосить не хуже любой бабы. Агафья Петровна, смышлёнее и бывалее других, заметила, что молодой княгине теперь не до того, будут ли или не будут голосить по её дочери, но что помолиться за усопшую действительно не худо, потому что она хоша и младенец, но всяк человек рождается во грехе.

   — Всё же, — прибавила она, — не спросясь, нам идти на княжеский двор непригоже, а лучше подослать бы кого-нибудь к дворецкому или хоть к Харитонычу спросить, когда будет панихида и можно ль нам к ней прийти.

Харитоныч, к которому обратились с этим вопросом, счёл нужным посоветоваться с дворецким. Дворецкий, не решаясь взять на себя впустить такую многочисленную толпу, обратился за приказанием к князю Михаилу Васильевичу.

Князь Михаил Васильевич, впавший снова в ипохондрию, тупо взглянул на дворецкого, ничего не отвечал и устремил мутные, сухие глаза на девочку, лежавшую на столе, в маленьком, наскоро сколоченном, дубовом гробике.

Дворецкий обратился тогда к княгине Марии Исаевне, тоже очень огорчённой потерей внучки и отчаянием сына и невестки.

   — Спроси у князя Василия Васильевича, — отвечала она дворецкому, — или погоди, я, пожалуй, пойду спрошу сама.

Князь Василий Васильевич сидел между иеромонахом Савватием, ожидавшим прибытия причта, чтоб начать панихиду, и княгиней Марфой Максимовной, которую дедушка нежно держал за руку.

   — Что, — спросил он дрожащим, но довольно громким голосом у подошедшей к нему невестки, — можно начинать панихиду? Приехал причет?

   — Нет ещё, батюшка, — отвечала княгиня Мария Исаевна, — причет ещё не приехал. Я не за этим, а посадские просят позволения войти помолиться за покойницу.

   — А много их собралось? — спросил князь Василий Васильевич.

   — Да с детьми человек сто будет, с лишком.

   — Пусть войдут, только не все вдруг, а человек по двадцать или по двадцать пять, на панихиды пусть тоже приходят по очереди, да вели предупредить баб, чтоб они не голосили; не могу слышать этих завываний.

Сумароков подскочил к князю Василию Васильевичу:

   — Позвольте мне распорядиться насчёт порядка, ваше высокосиятельство, — сказал он, — а то народ необразованный. Как бы давки и шуму не произошло.

   — Нет, не беспокойся... Дворецкий распорядится сам, прикажи ему, княгиня Мария Исаевна.

Княгиня Мария Исаевна показала на Марфочку:

   — Не повредит ли ей, — шепнула она, — если наберётся сюда много народа?

   — Разве она что-нибудь видит или слышит? — сказал князь Василий Васильевич. — Нет, пусть придут... А где твой сын? — обратился он к Марии Исаевне.

   — Лежит наверху, батюшка. Он не придёт на первую панихиду.

   — Вот за делом торопился ехать!.. Вели же звать посадских, княгиня Мария Исаевна.

Дворецкий передал собравшемуся народу приказание князя Василия Васильевича разделиться на пять групп и входить по очереди, сперва старикам, потом, — кто помоложе, и наконец — детям.

Входящие, перекрестившись и поклонившись в землю, прикладывались к ручке малютки. Всё это происходило тихо, с должным благоговением и в совершенном порядке, несмотря на невмешательство градоначальника...

   — Посмотрите, дедушка, — вдруг сказала Марфа твёрдым, спокойным, но каким-то неровным, отрывистым голосом, — посмотрите, сколько набралось народа! Посмотрите, сколько стариков и старух!.. Какие все они старые! Однако они пережили мою Еленку! Они вон двигаются, кланяются, прикладываются к ней, а Еленка моя лежит без движения! Еленки моей нет больше на свете!..

Ни князь Василий Васильевич, ни иеромонах Савватий не заметил, что этот ропот на долговечность стариков мог косвенно, но больше всех относиться к ним двум. Марфочка и подавно не замечала этого: мысли её то были сосредоточены на гробике дочери, то беспорядочно перебегали от одного предмета к другому...