Царский изгнанник

   — Иди скорее, голубчик синьор, — сказала она ему, — vibere что там кефар с principello (Анисья, часто слышав русско-итальянские фразы Чальдини, отчасти переняла диалект этот); я должна розгу искать.

Из всей этой фразы Чальдини понял только слова principello (князёк) и bastone (трость, палка); этого было для него достаточно, чтобы опрометью вскочить из-за стола и побежать на выручку.

Игра вдогонки всё ещё продолжалась: Серафиме Ивановне несколько раз удавалось догнать своего партнёра, но он всякий раз, то подпрыгнув, то нагнувшись, выскальзывал у неё из рук. Запыхавшись от злости и от усталости, Серафима Ивановна продолжала, однако ж, игру:

   — Погоди, пострелёнок! Будет тебе! Погоди, придёт Аниська! Аниська, каналья! Да что это ты провалилась? Сто лет жди тебя!.. А! Вот она! Наконец-то!.. Иди-ка сюда, мерзавка! Подержи его! Раздевай его. Вот я ему задам!..

Анисья с пучком розог в руке поспешно подбежала к Мише и, видя, что он собирается защищаться, взяла его за обе руки и шепнула: «Не бойся, голубчик, ничего не будет, это я так, дохтур велел».

Серафима Ивановна с яростью подбежала к Мише и подняла уже руку, чтоб схватить его за волосы или за ухо, но в эту самую минуту дверь отворилась, и в неё вошёл Чальдини.

   — Погодите, синьора Серафима; я был бы в отчаянии, если б заставил вас дольше ожидать себя, — сказал он скороговоркой.

Миша кинулся к своему избавителю.

   — Поедем скорее назад, я боюсь. — У мальчика начинался истерический припадок.

Чальдини взял его на руки и унёс в корчму, в которой у него оставалась ещё не допитая бутылка венгерского. Он дал ребёнку выпить полрюмки, успокоил и ободрил его, сказав, что подобная сцена уж никогда больше не повторится, и, дав ему отдохнуть, через полчаса возвратился вместе с ним к Серафиме Ивановне.

Она лежала на кровати, охая и вздыхая и в промежутках между оханиями браня Анисью. Когда вошли Чальдини и Миша, она застонала ещё жалобнее и, обратясь к Мише:

   — Ты меня в гроб сведёшь, — сказала ему торжественно-укорительным голосом: — Я взялась за твоё воспитание; и отец, и мать, и дедушка твои со слезами просили меня об этом; а ты, неблагодарный мальчик, хочешь меня в гроб свести...

Чальдини спросил у Миши, что Серафима Ивановна сказала. Миша перевёл её патетическую фразу.

   — Это всё вздор, — сказал Чальдини, — не верьте этому.

   — Доктор не верит тому, что ты сказала, тётя, и мне советует не верить, — сказал Миша.

   — Да что этот проклятый итальянец вмешивается не в своё дело! — взвизгнула Серафима Ивановна неистовым голосом. — Скажите, пожалуйста, ему, что ли, поручен ты или мне?..

Миша опять перевёл и вопрос Серафимы Ивановны, и ответ на него доктора.

— Доктор говорит, — сказал он, — что я поручен тебе, тётя, если ты будешь обращаться со мной, как следует обращаться с детьми, а если ты вздумаешь обижать меня, то и дедушка и папа не велели ему давать меня в обиду, а велели увезти меня от тебя подальше. У доктора и бумага есть...

Чальдини вынул из портфеля бумагу, на которой Серафима Ивановна узнала почерк Мишиного отца. В третьем параграфе этой бумаги, написанной по-латыни и переведённой по-русски, было сказано: «Если за пределами Российского государства доктор Чальдини найдёт обращение Серафимы Ивановны Квашниной с сыном моим, князем Михаилом Алексеевичем Голицыным, в чём-нибудь противоречащим получаемому им дома воспитанию, то имеет он немедленно, с нарочным отправить пакет за номером седьмым к русскому посланнику той страны, в которой они в то время находиться будут; в ожидании распоряжения господина посланника имеет доктор Чальдини переехать с сыном моим на другую квартиру, а по окончании с госпожой Квашниной всех расчётов, поручить её покровительству господина посланника, а ему, доктору Чальдини, продолжать путь с моим сыном до Парижа, где и сдать его с рук на руки господину адмиралу графу Шато Рано».

Есть натуры, — отменно подлые натуры, — которые готовы затоптать в прах доброго, слабого, уступчивого человека, которые готовы засечь до смерти беззащитного ребёнка и которые сами делаются уступчивыми до низости при первом получаемом ими отпоре. Прочитав 3-й параграф инструкции и видя по объёму инструкции, что она не ограничивается тремя параграфами, Серафима Ивановна догадалась, что, несмотря на мнимое своё легкомыслие, князь Алексей Васильевич позаботился оградить своего сына от случайностей продолжительного путешествия его с кузиной и совоспитанницей Машерки. Действительно, князь Алексей Васильевич, уже и прежде не охотно доверявший своего сына Серафиме Ивановне, как скоро услыхал от своего отца подробности о характере квашнинской помещицы, отправил к архимандриту Киево-Печерской лавры курьера с секретным пакетом, который архимандрит и передал доктору Чальдини.