Царский суд. Крылья холопа

Говоря эти слова, Малюта с ватажником вышли. Басманов остался сидеть, невольно поддавшись страху, когда в мыслях его встал непрошеный призрак царского подозрения, возбуждаемого легко всяким намёком на умолчание. Малюта был мастер играть на этом инструменте. Он уже явно вредил Басманову, давно перестав действовать с ним заодно.

«Надо предупредить державного на всякий случай!» — решил Алексей Данилович, идя на ночлег в опочивальню.

Суббота между тем, в один день с царской милостью, его не порадовавшей, получил неприятность со жгучею болью, заставившую облиться кровью сердце.

После чаши царской конюший немедленно нарядил нового стремянного к государевой опочивальне для выполнения приказаний, какие могут отдаваться.

Новые товарищи холодно встретили вступление в их среду найденного царскою милостью.

Присел Суббота на лавку и поднял волоковое окно, желая освежиться прохладой осеннего вечера. Устремив глаза во мрак, он мало-помалу начал различать предметы сперва не ясно, а потом, освоившись с темью, более отчётливо. Вот он приметил суетливость у въезда в главные ворота, по сторонам которых, за будками, горели бочки, резко выделяя будки и стражников, окруживших какой-то поезд с вьюками, заводными лошадьми и прикрытием из полутора десятка стрельцов. Поезд этот остановили стражники вечера ради — и никак не позволяли въезжать на дворцовый двор. Поднялся шум.

   — Поди, Суббота, узнай, что там! — приказал отрывисто, появившись в дверях внутреннего перехода, сам конюший.

Молча вышел новый стремянной и пошёл к воротам. Воротился и рапортует:

   — По царскому указу прибыл в слободу гонец кромский, везя спешно ханского посланца. Наказа же о пропуске, да ещё ночью, не дано страже — та и не впускает прибывших.

   — Пустить — пустим, нельзя. Ужо доложу: что прикажет государь. Возьми гонца и посланца хоть к себе и будь с ними до призову.

Стремянной буквально исполнил и это поручение.

Вошли гости в келью Осётра Субботы и расположились, сбросив лишнее бремя с себя.

Татарин уселся на коврике. Русский гонец, перекрестившись, сел за стол. При свете тонкой свечи из жёлтого воска гость и хозяин невольно вздрогнули, встретившись глазами.

   — Дядя Истома, ты это?

   — Никак, впрямь с того света, что ль, воротился, Суббота мой? — разом вскрикнули, узнав друг друга, дядя и племянник.

   — На том свете не привелось ещё быть, а, надо быть, скоро туда угожу, — мрачно отозвался Суббота. — Ты, дядя, как с татарином-от снюхался?

   — С отцом твоим, не к ночи — ко дню будь помянут, в Крым нарядили нас, уже, никак, в четвёртые. Живали допрежь мы и обыркались... Все порядки знаем, ну и послали опять... Родитель твой на самый Вознесеньев день от трясовицы тамошней Богу душеньку отдал, вот и правлю теперь я один дело, посланца везу... Даст ли Бог голову сносить ещё раз, как пошлют!.. Хан зло имеет на государя, на весну всенепременно за Окой явится, турки там теперя под Астраханью... Вот что о себе скажу... А всё сам смотрю да не верю: впрямь ли в живых это ты, Суббота?.. Схож, неча молвить, только постарше, да злости такой допрежь не было в обличии, а то совсем племянник!.. Кудерцы также вьются, ус велик стал... а глазищи... Не смотри на меня таким волком!.. Я не ворог, коли родня подлинно... Куда только ты сгинул, голубчик, с самого того дня, как Нечайка со Змеевым художество над отцом учинили?.. Да, вспомнил, ещё раз показался и пропал опять.

   — Лишили меня счастья... Пропадай, жизнь! К чему было отцу Герасиму врачевать меня, грешного, людям на пагубу?

   — На пагубу... Кому?.. Да в уме ли ты, разве можно губить кого?.. Сохрани те Господь от глагола хульного!.. К чему клепать на себя напраслину?

   — Не клеплю, и нет тут напраслины... Слушай мою исповедь, дядя... Был я у вас уж с царской службы, с Шацкова острога. Летел я Бог один знает как; надеялся, что увижу Глашу... Ворочаюсь. Спрашиваю. Замужем, бают, за дьяком. Теми же пятами я назад, в Москву, — и отдался в опричники.

   — Бедняга!.. Из огня в полымя. Слава Богу, что отца нет!..

Суббота, к удивлению дяди, не обратил особенного внимания на весть о кончине родителя.

   — Заодно погибать, думаю, по крайности, отомщу ворогу!.. Получил власть. Прилетел в Новгород. Нашёл дьяка, мужа Глашина. Честный человек был, хотя и ворог, не запёрся! Я на его медведя пустил... Он...

   — Суббота!.. Да ты взаправду кромешник! — вне себя от негодования, отозвался дядя. — Не родня мне, изверг!

   — Как хочешь... это твоё дело!.. Я не напрашиваюсь и не отрекаюсь от родни. Дослушивай, не всё ещё.

   — Что же ещё? Коли медведь пущен, ведомо, задрал...

   — Я велел оттащить, пусть с чистым покаянием, лучше, думаю... Глаша вдова остаётся. Наутро нашёл, открылся... Она прокляла меня... И ты проклинаешь... Теперь мне всё одно... Сыну погибели одна дорога!

И он истерически захохотал, так что встал волос дыбом у честного Истомы.

   — Одумайся, Суббота, иди в монахи... Замаливай.

   — Нет прощения трижды проклятому... Таня... Ты... Глаша... Не могу вынести... — и, зарыдав, вне себя несчастный грохнулся на пол без чувств.

XI ТРАГЕДИЯ ИЗ КОМЕДИИ