Царский суд. Крылья холопа

   — Приладь-ка к месту.

Никишка, ничего не понимая, собрал части, приподнял выжидающе голову.

Боярыня спряталась за сенных девушек, ожесточённо плевалась и торопливо шептала слова заговора против нечистой силы. Курлятев исподлобья взглянул на холопа.

   — Для какой нужды дьявола тешишь?

Никишка простодушно улыбнулся.

   — Летать хочу.

Боярин суеверно поднялся, закатил глаза.

   — Яко тает воск от лица огня, тако да погибнут бесы...

И наотмашь ударил холопа по лицу.

Мирошка подскочил сзади, скрутил Никишке руки, коленом упёрся в спину, чтобы боярину удобнее было бить по выпяченной груди.

   — Повтори ещё, смерд!

   — Не ведаю в том колдовства, что своим умишком прикин...

Новый удар по переносице не дал ему договорить.

Боярыня, превозмогая страх, подкралась к Фиме, поманила глазами девушек.

   — Рвите ногтями ей рыло.

И первая ожесточённо царапнула девушку по лицу.

Курлятев оттолкнул жену в сторону, что-то обдумав, торжественно, нараспев, приказал:

   — Для-ради Бога — бить их батогами до седьмого поту.

Не глядя, указал пальцем на дрожащую Фиму.

   — А блудницу после батогов в железа заковать и голодом морить, докель не издохнет.

Мирошка и ловчие набросились на приговорённых, сорвали с них одежду.

Прильнув к теремному оконцу, жадно следила боярышня за тем, как обнажённых холопов взвалили на плечи двум дворовым, связали канатами и били под счёт отца батогами.

Точно в столбняке застыл у тына Ивашка. Два псаря зорко следили за ним, боялись, что не стерпит он, бросится к своим на выручку и погибнет в неравной борьбе.

Стиснув конвульсивно зубы, Никишка молчал. Только при страшных, смертельных криках Фимы из груди его рвался надрывный хрип.

Василий Артемьевич прикрикивал на ловчих, в такт ударам хлопал в ладоши. По краям губ пенилась и сочилась слюна.

Неожиданно поднятый высоко батог застыл в руке приказчика. Боярин сердито прицыкнул, взгляд его невольно потянулся за взглядом Мирошки.

   — Опричина скачет, боярин!

Вздрогнул, сразу весь съёжился, робко притих.

Всадники мчались к усадьбе.

С визгом, топча друг друга, в страхе разбежались дворовые.

Друцкой подскакал к крыльцу. Не поздоровавшись, он надменно уставился на хозяина.

   — Пошто, боярин, людишек казнишь?

Вытянулся перед опричником, одёрнул кафтан.

   — С нечистым спознался. На крыльях летит.

   — А девка?

Зло сверкнули глаза.

   — Блудница девка.

Друцкой спрыгнул с коня, любопытно склонился над крыльями. Опричники столпились подле него.

   — Так сказываешь, на крыльях летит?

Утвердительно мотнул головой.

   — А ведомо ли тебе, боярин, что такие дела в приказ сдают?

И, меняя презрительный тон на властный, к дворовым:

   — Заковать их в железа.

Не спеша поднялся с частью опричников на крыльцо.

   — Принимай, князь, проезжих.

Василий Артемьевич почтительным жестом, стараясь сохранить в то же время достоинство, пригласил в дом незваных гостей.

Арестованных приковали цепями к стенам, одного перед другим.

Спускалась ночь. Лес заволокло тяжёлою бурою пеленой. Неожиданными порывами из чернеющего вдали провала у дороги взметался ветер, комкал и рвал студенистые глыбы тумана. На мгновение ветер обнажал встревоженно вздрагивающие старые сосны. Воровским посвистом резал нахохлившуюся даль и уже неслышно полз по земле к ощерившемуся оврагу.

По обочине дороги на четвереньках крался с двумя парнями Ивашка. Изредка он решительно вскакивал, умоляюще прикладывал руки к груди.

   — Перегодили б немного. Авось выручить можно.

Псари сердито тащили его за собой.

   — Выручишь при опричине! Зря себя и их загубим.

И с дружеским участием:

   — Ужо придём на Чёрный Яр, порассудим. Авось подмогнут-то свои.

Покорно стихал, снова неслышно полз. В лесу беглецы присели передохнуть. Ивашка понуро сидел, пальцы нервно мяли пожелтевший колючий репейник.

   — Братцы, а братцы!

   — Небось опять про Никишку?

   — Попытались бы. Негоже так-то.

Но тут же сам безнадёжно махнул рукой, встал суетливо.

   — Коли в путь, так в путь!

Гуськом двинулись по нелюдным тропинкам, пропали во мраке.

Дворовые беспрерывно бегали с полными мисками и жбанами из кухни в боярский терем. Курлятев пригласил гостей к столу.

   — Показали бы милость. Откушали бы.

Друцкой принял ковш, пригубил, поморщился.

   — Горькое у тебя вино, князь.

Бросил остервенело на пол ковш, залил вином кафтан хозяина.

Курлятев обиженно отстранился. Друцкой щёлкнул его по лбу, моргнул Грязному.

С гиком выбежали опричники из терема, впереди погнали дворовых.

   — Ведите к боярышне.

Курлятев стоял, ошеломлённый, у двери.

   — Не по мысли, боярин, вольность моя?

Молчал, закрыл руками лицо. Гнев перехватил горло.

Сенные девушки, заслышав топот шагов, забились по тёмным углам. Горбунья открыла скрыню. Насильно втолкнула в неё боярышню. Курлятева стояла перед шутихой, ломала руки, беспомощно всхлипывала:

   — А меня куда же? Меня куда же, Даниловна?

   — Хватит, чай, в скрыне местечка и на двоих.

Опричники бешено стучались в дверь.

   — Честью просим, впустите!

Укрыв боярыню, горбунья надела колпак, подбежала к двери.

   — Кой с усам — поскачет и по горам!

   — Пустите, ежели головы своей жалко!

   — А кой с бородой, тот и суженый мой!