Царский суд. Крылья холопа

Никишка не слышал. Все мысли были сосредоточены на полёте. Изредка, точно разбуженный от крепкого сна, он испуганно вздрагивал, тяжело, помимо воли, поворачивал голову к шатру, не поднимая глаз, неприятно ощущал на себе взгляд царицы. Несколько поодаль, с перекошенным от ревности лицом, за Темрюковной следил Калач. Он поклялся перед иконой помешать полёту, уничтожить ставшего на его пути выдумщика.

Когда священник поднял крест, опричник упал на колени, истово перекрестился.

   — Господи! Сподоби меня, извести лютою смертью смерда. Призри, Господи, на смиренного раба твоего!

Злоба давила и жгла. Пальцы, сложенные для креста, не слушались, сжимались в кулак.

Калач неожиданно вскочил с колен и ушёл с иордани. Он далеко обогнул царский двор, задами прокрался в мастерскую Никишки, остановился перед станком.

   — Ужо полетишь!

И с затаённым дыханием, точно перед живым существом, наклонился над крыльями. Внимательно осмотрев хомут, приподнял его, дёрнул завязь. Крыло всколыхнулось, с треском ударилось оземь. Опричник торжествующе усмехнулся.

   — Ну-тко лети!

И коротким взмахом кинжала подрезал завязь.

Иоанн в последний раз благословил толпу. Молебен окончился. Под гулливые перезвоны толпы ринулась ко кресту. Никишка разыскал в толпе Фиму, расчищая локтем дорогу, подошёл к ней. Рядом с девушкой блаженно улыбался Ивашка. Он не обратил никакого внимания на Никишку, только отступил немного, поглубже нахлобучил огромную баранью шапку.

И уже когда вблизи не было никого, с ужимками и кривляньем стал перед холопом.

   — Надумал?

Никишка благодарно пожал ему руку.

   — Хоть нынче горазд.

   — И весь, выходит, тут сговор.

Прищёлкнул языком, заложил руки в бока.

   — Красно деревце солнце застило... — замолчал, потом торопливо бросил: — На заре, завтра... С обозом... — И резким фальцетом затянул песню:

...Солнце застило,
Из-за тучи-тученьки
Месяц выволакивало.

Никишка остановил его:

— Крылья бы с собой увезти... для царицы которые.

   — Вы-во-ла-ки-ва-ло... А ты их в рогожу и Фиме отдай.

Хлопнул себя по бёдрам.

   — И крылья авось увезём. Чай, не махонькие.

Шумная толпа запрудила поле перед собором. У подножницы звонницы, рядом с Фимой, стоял Никишка. Он неловко переминался с ноги на ногу; сотни устремлённых на него глаз вызывали какой-то непонятный страх и смущение. Фима с беспокойством заглядывала в его побледневшее лицо, сквозь проступающие слёзы просила:

   — Летел бы с крыши. Не ходи на звонницу.

Застенчиво улыбался, тупил взор, не отвечал.

Многоголосая толпа сразу стихла и обнажила головы.

Издалека ещё, на повороте дороги, конный стрелец, приложивши ко рту рупором руки, прокричал о приближении Грозного.

Никишка взволновался, поспешно склонился над крыльями, суетливо перенёс их зачем-то на новое место. Фима не могла сдержаться, бросилась с причитаниями на грудь холопа. Мягко отстранился, чтобы скрыть волнение, выдавил на лице бесшабашную улыбку, неестественно громко закашлялся.

   — Никиш... Никишенька... Родимый ты мой.

   — Не надо... Слышь, что ли, Фимушка.

Голос дрожал и падал. Глубоко провалились и потемнели глаза. Решительным движением подхватил с земли крылья, крепко потряс руку девушки.

   — Не тужи... Авось не на смерть иду.

И, словно опасаясь погони, побежал на звонницу.

По дороге мчалась шестёрка коней, запряжённых цугом в царские сани. Впереди и с боков верхами скакали опричники. Далеко от шатра, поставленного для Иоанна, бояре, ехавшие за царём, вышли из своих колымаг и направились к собору пешком.

Царские сани подкатили к шатру. Малюта и Басманов рванулись вперёд, подхватили под руки Иоанна.

Грозный, чуть раскачиваясь, не спеша поднялся по скрипучим, покрытым мехами, ступеням, грузно опустился в кресло, недовольно проворчал, косясь на Вяземского:

   — Куда царица запропастилась?

Келарь приложил к глазам ладонь, всмотрелся вдаль.

   — Скачут.

По дороге, верхом, неслась Темрюковна. За ней, на взмыленных лошадях, едва поспевали Хаят и телохранители.

Царица с гиком и присвистом врезалась в шарахнувшуюся в разные стороны перепуганную толпу. Грозный добродушно усмехнулся, погрозился в пространство.

   — Эка проказница! Ишь топчет людей.

Опричники восхищённо уставились на дорогу. Малюта склонился к уху Басманова, шепнул сквозь губы так, чтоб слышно было царю:

   — Удаль-то... что твой Егор Храбрый!

Темрюковна на ходу соскочила с лошади, в несколько прыжков взобралась на помост, шумно уселась в кресло рядом с царём, распахнула шубу.

   — Скоро?

Высоко, вздымалась, упруго обтягивая расшитую золотом и жемчугами парчовую кофточку, грудь. Сквозь полураскрытые губы хищно сверкал крепкий оскал зубов.

Иоанн подал знак. В то же мгновение Никишка просунул голову в хомут.

Англичане недоверчиво улыбались за спиною царя, однако не спускали глаз со звонницы. Один из них перед самым полётом вдруг что-то резко сказал толмачу, остальные горячо поддержали его.

Переводчик подполз на коленях к царю.

   — Басурманы челом бьют.

Грозный вскипел.

   — Аль и сия потеха им не потеха?

Толмач съёжился, спрятал голову в плечи.

   — Челом бьют на потеху. Не можно им глазеть на смерть человечью.