Царский угодник. Распутин

«Очищенным» вином он по старинке называл водку. Водка здесь была выставлена разная — и «Смирновская», в толстых бутылях, украшенных вензелями, и «монополька», изящно и дорого оформленная, в серебре и опоясках, с величественной надписью, внушающей уважение: «Монополь», и «Державинская» — особо крепкая и особо горькая, такая горькая, что пить её, как «монопольку», без закуски, нельзя — водка обязательно вывернет питока наизнанку, каким бы крепким питок ни был.

В Покровском жил когда-то один лохматый мужик, который, не морщась, выпивал стакан «державки», потом подносил ко рту свечку и рыгал — всё лицо у него мигом окрашивалось страшным синеватым пламенем, это загоралось дыхание, в воздухе раздавалось гудение, потом — хлопок, и пламя, взвившееся было в воздух, исчезало. Никто в селе не мог повторить этот фокус, а мужик, незавидный, низкорослый, кривоногий, с небритым лицом, не морщась, выпивал ещё один стакан и снова подносил ко рту свечку.

Бабы, присутствовавшие при этом смертельном номере, случалось, падали в обморок. Отыскать бы сейчас того мужика да показать его фокус Петербургу, но нет — сгинул умелец бесследно, растворился в бескрайних просторах Сибири. Жаль, талантливый пропал человек.

   — И другого сорта водки дай мне, — потребовал Распутин у приказчика, — господином Смирновым что произведена... Четверть, — сказал он, подумал, что четверти может не хватить, у него в доме разный народ ведь бывает — а вдруг тот же Хвостов, очень крепкий человек, приедет и вздумает упиться? Поправился: — Две четверти. Выдержанной, без горечи!

   — Как можно-с — горечь в водке? — всплеснул руками приказчик, он был опытным работником по части купли и продажи, знал, как можно подыграть клиенту. — Горечь в водке — это уже не водка, а денатурат. Пойло! Горючее для заправки ламп и куросиновых кухонь «Примус».

   — А это что? — потыкал Распутин пальцем в затейливые флаконы со стеклянными пробками, украшенными золотой фольгой с броскими этикетками «О де Колон».

   — Парфюмерный товар, — охотно пояснил приказчик, — мы теперь не только вино, но и парфюм продаём. Жидкий...

   — Вонь изо рта отбивать?

   — Не только. Очень хорошо умасливает голову. Помогает в росте волос. Освежает лицо после бритья и умывания-с. Превосходный запах сохраняется надолго. Можно, конечно, использовать и как эликсир, и для полоскания можно-с, — поспешно добавил приказчик, увидев, как потяжелело, сделалось угрюмым лицо Распутина.

   — Вот врёт, — восхищённо произнёс офицер, — даже не морщится! Ни в одном глазу враньё не отражается.

   — Профессионал, — оценила приказчика спутница офицера, улыбнулась неожиданно привлекательно и печально.

Распуган засек эту улыбку — корнями волос на затылке, самим затылком, кожей почувствовал её, оглянулся и сделал пальцем замысловатое, похожее на рыболовный крючок, движение.

   — Два флакона — также в корзину!

   — Слуш-юсь!

   — Что-то не вижу шустовского коньяка, — строго проговорил Распутин.

   — Один момент-с, сейчас специально достанем для вас из подвала. — Приказчик виновато улыбнулся. — Всего десять минут назад фура о четырёх конях доставила коньяк, все бутылки спустили в подвал. — Он и тут врал, опытный приказчик, врал и при этом приятно улыбался.

Да на четырёх битюгах на фронте тяжёлые пушки возят, а для коньяка, что находится в подвале, для всего добра, скопившегося там, для бутылок, имеющихся в отделе старых вин, достаточно одного одра. Всего одного мохнатоногого битюга. И большого федера — широкой телеги на резиновом ходу, похожей на железнодорожную платформу...

Приказчик призывно щёлкнул пальцами, но на щёлканье никто не явился, и он, досадливо кашлянув в кулак, выкрикнул зычно, так, что на полке затряслись бутылки:

   — Арсений!

   — Ну и голосина! — восхитился поручик.

   — Сколько шустовского? — спросил приказчик у Распутина.

   — Три поллитровки.

   — Арсений!

На этот раз на крик явился подтянутый, с чёрными цыганскими кудрями молодец в одуванчиково-желтой косоворотке, перепоясанной наборным кавказским ремешком. Склонил голову перед приказчиком. Приказчик выкинул перед собой три пальца и ткнул ими вниз, в подвал, куда сгрузили содержимое, привезённое на «четырёх битюгах», добавил коротко:

   — Шустов!

Через полминуты три запылённые, в тусклой фольге бутылки красовались в распутинской корзине.

Распутин скосил глаза на понравившуюся ему даму — небось её офицерик позволить себе такого не может! — снова пальцем поправил брови: очень уж хотелось ему приглянуться даме. Брови конечно же здесь ни при чём, и пальцем красоту не наводят. Распутин, умный человек, знал это, но в нём всякий раз при виде красивой женщины возникало что-то щенячье, под сердцем зажигался огонёк и начинал тревожить душу, тело.

Поймав заинтересованный взгляд дамы, Распутин отвернулся, достал из штанов толстую пачку денег.

   — Сколько с меня, милый?