Царский венец

— Тихо, Алексей, — успокоил его отец. — Продолжайте, господин... простите, — ироничная усмешка спряталась в седеющих усах, — товарищ Никольский.

— Вы слышите, полковник, — «выглянул за забор»! И когда я указал этому ребёнку, как следует себя вести заключённым, он отправился жаловаться на меня Кобылинскому!

— Я не жаловался, — вновь попытался оправдаться бывший наследник престола, — я... я просто... растерялся.

Он тогда действительно растерялся. За забор он заглянул, встав на бревно и подтянувшись на руках, лишь на секунду, просто играя, страдая от недостатка свободного пространства. Да, действительно несколько человек, а вовсе не толпа, стояли тогда рядом и видели его какое-то мгновение. Но как на грех проходивший мимо Никольский сделал из этого пустякового поступка событие едва ли не масштаба заговора и раскричался на царевича при караульных, не всегда сдерживая ругательства. Алексей покраснел и убежал. Кобылинский перехватил царевича, когда тот чуть не столкнулся с ним, и, увидев слёзы в глазах ребёнка, на которого никто никогда не кричал, подробно расспросил, в чём дело...

— Не подумайте, что мягкосердечие Кобылинского избавит вас от участи, которой вы заслуживаете, полковник. Он настаивал, чтобы я обращался со всеми вами повежливей. Хорошо, так и будет, если вы уясните себе своё положение раз и навсегда. Роли поменялись, вы понимаете, да? Годы, проведённые мною в Сибири, — многими, такими же, как и я, борцами с вашим прогнившим режимом! — будут искуплены вами. Страдания моих товарищей будут искуплены вами! А ваш сын... он тоже понесёт справедливое наказание, потому что яблочко от яблони... потому что, если бы революция не победила, он тоже сел бы на трон и стал душителем России, как и вы. Вам очень не повезло родиться в императорской семье, полковник! Это всё, что я хотел вам сказать.

Он развернулся и хотел было уже выйти, как взгляд его вдруг упал на Ольгу, всё ещё сидевшую за роялем. Холодная усмешка пробежала по широкому лицу.

— Продолжайте, продолжайте. У вас неплохо получается. Вы ведь, наверное, больше ничего не умеете, да? Что ж, спойте что-нибудь, а я послушаю.

Старшая дочь царя, которая умела обрабатывать гнойные раны простых солдат и убирать за ними, молча захлопнула крышку инструмента. Звук этот прозвучал в тишине тревожно, как выстрел. Никольский смотрел на великую княжну в упор и криво усмехался.

— Я спою вам сейчас, — вдруг спокойно сказала Татьяна. Она медленно перекрестилась на иконку, стоявшую на столе.

— Царице моя Преблагая, надеждо моя Богородице... — зазвучал чистый голос. Татьяна пела, смотря на образ, и глаза её горели. Никольский вспыхнул. Он прекрасно понял вызов и не захотел принять его. То ли ниже своего достоинства посчитал связываться с юной девушкой — «вот дерзкая девчонка!» — то ли некую силу в ней ощутил — романовскую, царскую, русскую силу. Он вышел, даже не хлопнув дверью напоследок, как явно намеревался. Татьяна допела молитву, вновь перекрестилась и присела возле стола, глядя на иконку Божией Матери. Руки её были сложены на коленях, осанка прямая, как у матери, — осанка юной английской леди, уверенной в себе, внешне холодной. То ли гнев, то ли печаль затаились в тёмно-синих глазах.

Ольга уронила лицо в ладони, расплакалась сначала беззвучно, потом всхлипнула, вскочила и выбежала из комнаты.

— Злой-то какой, — пробормотала Мария. — Тот, другой, куда добрее.

Добрее? «Да, — подумал государь, — да, похоже. Но как так получается, что человек, незлой по характеру, порой становится активным проводником зла? С прибытием этих двоих наши хорошие солдаты стали заметно меняться к худшему».

Тот, другой, комиссар Панкратов, теперь следивший за перепиской арестованной семьи, впервые прибыв в бывший губернаторский дом, вёл себя вполне прилично, известил о своём приходе бывшего императора через камердинера. Сейчас Николаю припомнилось, как вошёл в его кабинет серьёзный, если не сказать угрюмый, человек в очках с толстыми стёклами, как неловко приветствовал бывшего царя, невольно теребя плохо расчёсанные густые волосы. «Похож на рабочего или бедного учителя», — отметил Николай Александрович. Он первым протянул руку, и Панкратов неловко стиснул её.

— Как добрались? — вежливо поинтересовался государь.

— А... спасибо, благополучно. Хотел вот узнать, нет ли у вас какой просьбы, что я мог бы выполнить? Может быть, испытываете недостаток в чём-то?

— О нет, благодарю вас, всё прекрасно. Единственное, о чём хотел бы вас попросить, — не позволите ли вы мне пилить дрова во дворе?

— Пилить... дрова?

— Да, — Николай улыбнулся. — Видите ли, мне сейчас приходится испытывать некоторый недостаток движения. Это хорошая работа, она помогает.

— А может быть, желаете столярную мастерскую? Это интереснее.

— Нет, благодарю вас. Я всё-таки не Пётр Великий. Был бы благодарен за пилу и дрова.

— Будет сделано, Николай Александрович. Что-нибудь ещё?

— Хотелось бы узнать, почему мы не получаем иностранных журналов? Это запрещено?

— Нет, нет. Я наведу справки. Должно быть, почта виновата. А книг у вас хватает?

— Вполне.