Царский витязь. Том 1

Гаркины молодцы упирались коваными лапками, врубали шипы в снег. Хоть надсесться, но срама не допустить.

Светел вдруг представил Рукавицу без снега. Отвесные, неприступные берега. Меж ними – бешеный поток. Свирепый, клокочущий белогривыми падунами: поди одолей! Мост над руслом, тонкие полукружья втрое выше теперешних, погрузших в снегу… А на мосту – бой, смерть и смех. Потому что бабы со стариками одолели последние вёрсты, ушли за Светынь. Сами спаслись, детей увели, не отдали в плен. Мать-река изовьёт течение, откроет брод беглецам, а на врагов плеснёт могучей волной. Значит, всё не зря, и не о чем сожалеть, рубясь в-обе-ручь, ни шагу не удавая над телами павших друзей…

«Где гусельки? Я бы так про тот бой заиграл! До самого неба гулы пустил, чтоб воевода порадовался…»

«Не твоё дело, андарх», – тут же отозвалось в ушах. Стало обидно и горестно. Светел засопел, пуще прежнего налёг на верёвку.

«Вот стану витязям лапки плести, а тебе, Косохлёст, забуду…»

Сеггаровичи за Рукавицу не пошли. Поднялись опять на ту сторону, выстроились цепочкой на самом верху, уже отдалённые, отъединённые от походников речным междумирьем. Грянули клич, высекли эхо, приветствуя то ли поезжан, то ли святой мост.

С другого берега в плетёные щиты плашмя треснули копья.

– Солнышко припомним! – отозвались дикомыты. Клич, рождённый в мальчишеском бою, прозвучал на удивление грозно.

Дружинные повернулись, пошли в закатную сторону, потекли волчьей рысью, вроде неспешной, но отведи глаза, потом не найдёшь. Самой первой бежала Ильгра. Светел вздохнул.

«Вот бы толком расспросить. О воинстве… Как готовить себя… Как через полгода не оплошать… – Спохватился: – Да о чём я! Летеня поправим…»

Под мостом, у срединной опоры, в синеющих сумерках остался мерцать светильник. Его устроили в заветери, чтобы не скоро погас. На ледяных камнях остывали следы кровавых ладоней.

Светел похлопал по косматой холке оботура-коренника. Бык повернул голову, насколько позволял хомут. Протяжно фыркнул. Светел стянул рукавицу с варежкой, пальцами вычистил ему из уголка глаза скопившиеся комочки. Снова оглянулся туда, где уже не было видно Ильгры, Сеггара, Нерыжени.

«Тоже выдумала, чаек нами кормить. А мы всё равно вагашатам плеч не показали, поля не отдали!»

Оботур лизнул руку, ткнулся носом.

Снег скрипел под лыжами, пар дыхания оседал блестящей куржой.

«Всем лапки уставлю. Ладно уж, Косохлёст, и тебе…»

Светел шёл домой. Знал себя победителем. Всё было хорошо. Всё будет хорошо.

Властители судеб

Эрелис и Ознобиша сидели в спаленке царевича, склонившись над доской для игры в читимач.

– Ставь, сердечко моё, одну ножку прямо перед другой, – раздавался из переднего покоя голос боярыни Харавон. – В ниточку… Вот так, умница моя!

Переменчивый обычай дворового женства требовал особой поступи, называвшейся «лисий ход» и якобы наделявшей неотразимостью. Эльбиз и комнатные девушки честно упражнялись, вышагивая от стены до стены.

– Смотрите, дурёхи, на государыню! – радовалась наставница. – Лебедью плывёт! А вы переваливаетесь, как утки на берегу!

Эрелис сидел, подперев рукой голову. Смотрел на доску… медлил, не делая хода. По мнению Ознобиши – вполне очевидного.

– Что тревожит моего государя?

Эрелис поднял глаза:

– Ты, верно, слышал про жреца, прибывшего из Шегардая.

– Слышал, государь.

Сын святого появился в Выскиреге скромно и незаметно. Притом что, по мнению многих, сам обещал составить земную славу Владычицы. Молодого Люторада видели шегардайским предстоятелем с той же очевидностью, с какой Эрелису прочили Справедливый Венец.

– Невлин уже трижды напоминал мне, что я должен принять его как самого желанного гостя.

Ознобиша молча слушал.

– Я мысленно ставлю его перед собой, – продолжал Эрелис. – Святой Лютомер резал языки, сжигал книги и требовал казни людей, близких нашему дому. Сын, если не лгут о нём, готов зайти ещё дальше. Где отец ждал царского суда, этот сразу пошлёт за тайным убийцей… Как мне с ним хлеб преломить?

Ознобиша ответил тихо и грустно:

– Правда райцы велит мне возразить государю. Ты будешь правителем для всех вер и племён, сущих в Шегардайской губе. Значит, не волен отвергать и Люторада с его ревнителями.

Эрелис потянулся к доске. Сделал наконец ход, который давно уже мысленно подсказывал ему Ознобиша.

– Все вон, все вон, кривоногие! – доносилось из-за ковровой перегородки. – В девичью, бездельницы! За прялки! Пойдём в спаленку, сердечко моё… О! Кто здесь? Никак постельничья твоя?

– Это бабушка Орепея, – сказала Эльбиз.

– Тебе, дитятко, несомненно известно, что хранителям царского ложа всегда была свойственна знатность. Любая боярская дочь…

– Одни украшены знатностью, другие верностью, – упёрлась царевна. – Дядя Космохвост говорил, верного человека царь может и возвеличить. А от предков знатные порой изменяют.

Эрелис скупо улыбнулся упрямству сестры. Ознобиша бросил кости и, почти не думая, передвинул шашку. Деревянное войско царевича оказалось в опасности.