Царское гадание

— Александра Михайловича? Узнаю его! — воскликнул Булгаков. — То есть другого Александра Михайловича положительно мир не родил! Нет, скажите, граф, он так-таки и сбегал за экипажем?

— Я не говорю, что он «сбегал» за каретой. Но государь приехал в маскарад в маленьких санках, а уехал в карете, и вот относительно этой перемены все заботы возложены были на Гедеонова.

— Ну да, ну да, конечно! Ах, Александр Михайлович! Ах, солнце наше красное! Ну, а провожал государь кого? Воспитанницу театрального училища, вероятно?

— Да, вот эту маленькую артистку, что пленила своим гусарским ментиком государя.

— Ну, не восторг ли это? Скажите мне, не восторг? Александр Михайлович сам разыскал девочку, сам ее в ментик нарядил, сам государю представил и сам же ей теперь экипажи подает, а быть может, и галоши с нее снимает! Нет, кто что ни говори, а когда умрет Александр Михайлович Гедеонов, то преемника ему уже не останется. Графиня, — обратился Булгаков к грациозной хозяйке дома, внимавшей его восторгу, — графиня! Неужели вы Гедеонова на свой маскарад не пригласите? Вас за это осудят все современники, и беспристрастное потомство вам это в вину поставит.

X Таинственная загадка

Маскарад графини Воронцовой-Дашковой удался как нельзя лучше. На него съехался чуть не весь Петербург, и все великосветские дамы друг перед другом старались не быть узнанными. Графиня усердно помогала этому, лично вместе с мужем проверяя входные билеты и не открывая положительно ничьей тайны.

Мужчины, нарасхват добивавшиеся чести заполучить пригласительный билет, были в полном сборе. Среди мужского общества тут были положительно весь Петербург и весь цвет гвардии.

Государь приехал в самый разгар маскарада вместе с наследником, редко посещавшим этого рода собрания, так что его появление было особым почетом для графа и графини. Вслед за государем приехал и великий князь Михаил Павлович, который, напротив, очень любил маскарады и охотно откликался на остроумную маскарадную интригу.

Все дамы сохраняли самое строгое инкогнито, старались говорить измененными голосами; никто не приподнимал даже широкого кружева маски, совершенно скрывавшей лицо. Без маски, с лицом, блиставшим оживлением из-под широкого кружева, обрамлявшего капюшон, наброшенный на голову, но тотчас же откинутый, царствовала только сама пленительная хозяйка дома, которая уверяла, что она и без маски сумеет заинтриговать всякого, кого захочет.

По залу ходило и несколько мужских домино, разрешенных графиней, но их было мало.

Мужчины предпочитали сами быть объектами интриги и никого собою не интриговать.

Государь стоял у одной из колонн, весело перебрасываясь отрывочными фразами с проходившими мимо него масками. Вдруг перед ним остановилась миниатюрная маска в щегольском домино, с массивным золотым браслетом в виде цепи на маленькой руке, обтянутой черной перчаткой. Государь мельком взглянул на нее, и его брови грозно сдвинулись.

С минуту он тревожно смотрел на маску, а затем, видя, что она не отходит от него, спросил:

— Ты, может быть, хочешь что-нибудь сказать мне, прекрасная маска?

— Нет, ничего особенного, — пропищала она деланным маскарадным голосом. — Мне только жаль, что здесь нет цыган. Ты знаешь, как я люблю цыган!

Государь был поражен. Эта крошечная, миниатюрная фигурка, эти осторожные, как будто кошачьи, жесты и ухватки, этот робкий взгляд больших глаз, сверкавших из-за длинных разрезов черного бархата, весь этот общий рисунок подкупающей, почти молящей грации — все это было хорошо знакомо и памятно государю, все это он недавно хорошо видел совсем близко.

— Как ты здесь очутилась? — спросил император тоном, в котором нежность и сожаление боролись с гневом.

— А что? — пропищала маска. — Почему же мне было сюда не приехать? Ведь ты здесь, а ты сам сказал мне, что всюду, где ты будешь, там и я могу быть с тобою вместе.

У государя вырвался жест нетерпения.

— Нет, ты не поняла меня! Ничего подобного я тебе не говорил и не мог говорить. Ты не можешь сомневаться ни в моем участии, ни в моем расположении, но во всем и всюду должны уважаться и соблюдаться приличия, а ты хочешь нарушить их.

— Я? Чем же это? — спросила маска, и в ее голосе прозвучала горькая обида. — Что я такое сделала, что могло бы так сильно прогневить тебя?

— Если ты сама не понимаешь этого, то мне будет трудно объяснить тебе, — сказал государь таким тоном, в котором напрасно хотел скрыть свое неудовольствие.

Маска торопливо вынула из кармана маленький кружевной платок и, подсунув его под маску, вытерла слезы.

У государя опять вырвался нетерпеливый жест. Он терпеть не мог женские слезы, и это знали все, кто когда-нибудь стоял близко к этому монарху.

— Ты лучше всего сделаешь, если уедешь, — сказал он, стараясь говорить с возможной кротостью, проявляя почти несвойственное ему терпение.

На эту сцену начали издали обращать внимание большинство из присутствующих. В углах начали потихоньку перешептываться.