Царственный паяц

Морозом выпитые лужи Хрустят и хрупки, как хрусталь...

Здесь я вижу лицо поэта. Я покоряюсь ему, когда он говорит про то, как перед

грозой «небеса растерянно ослепли, вытер, зашарахался в листве»; когда он говорит

про «морозом выпитые лужи», про «хромающий месяц» или про то, как «кувыркался

ветерок». Я нахожу среди книги «поэз» много выдержанных и ярких лирических

отрывков, мно- го «смелого» и «нового» — не только в плохом, но и в хорошем смыслу

рядом много гимназического задора и вздора, много ломаний,

сплошной «эксцесс в вирелэ», — но всюду талант, которому предстоит еще

победить самого себя. И недаром в минуту откровенности, поэт сознается:

Не покидай меня! - я жалок В своем величии больном...

Это «больное величие» ему и предстоит победить прежде всего; без этого путь

вперед закрыт для поэта. И несмотря на то, что эта книга его «поэз» заканчивается как

раз бредом «больного величия» — «эпилогом», отчасти приведенным выше, - но все же

заключительные строки его позволяют надеяться, что на пройденный путь поэт уже не

вернется:

Не ученик и не учитель,

Великих друг, ничтожных брат,

Иду туда, где вдохновитель Моих исканий — говор хат...

Новый этот путь — единственный, на котором Игорь Северянин может пойти

вперед и преодолеть сам себя. До сих пор он только поэт площади, не воспевающий ее,

но рожденный ею; здесь он выделывает свое «мороженое из сирени», думая, что это

весьма «деликатное» кушанье для «площади», презираемой им. Он ошибается: это

кушанье грубое, хотя именно в грубости его — его вкус. Но было бы грустно, если бы

он век остался кричать на площади или разносить свое «мороженое из сирени» по

петроградским дачам. Он подлинный лирической поэт, и широкой путь его лежит от

«дачи» — к «природе», «от площади» — в леса, в поля, туда, «где вдохновитель его

исканий — говор хат». В силах ли только он свершить этот путь и перестать

выделывать свое излюбленное «мороженое из сирени?»

Иванов-Разумник

ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН

Нетрудно вышутить Игоря Северянина, низвести его на один уровень с Крученых и

Бурлюками, победоносно отразить его мнимые завоевания. Все так еще не прибрано и

не благоустроено у него на новоселье; едва ли найдется в его книгах хоть одно

стихотворение, не испорченное каким-либо нелепым трюком или просто первым попав

шимся под рифму выражением; И так много в ней лишнего, ненужного, случайного

или нарочитого, столько наивного задора и комического самообольщения, так мало

окончательно ценного и прочно установленного, что из лоскутьев ее можно состряпать

какое угодно попурри. Но над ней, надо всей ее досадной нескладицей и разлепицей,

как над мутным половодьем, над распутицей и бездорожьем пахучих мартовский

полей, веет духом весны, — над ней веет свежий дух поэзии, юный дух

нарождающегося поэта.

Какие шири! дали! виды!

Какая радость! воздух! свет!..

Что бы ни говорили староверы, Игорь Северянин одарен исключительным даром

стихотворца. Звуковой диапазон его стиха очень велик. Он умеет быть протяжно-

мелодичным:

Какая ночь! — и глушь, и тишь,

207

И сон, и лунь, и воль...

Зачем же, сердце, ты грустишь?

Откуда эта боль?

Или напряженно-напевным, восторженно-звонким:

Светило над мраморной виллою

Алеет румянцем свидания...

Но, когда нужно, он умеет нежно приспустить свою звонкость, заставить свой стих

звучать тихой жалобой, наподобие струн, прижатых сурдинкой:

Так тихо-долго шла жизнь на убыль

В душе, исканьем обворованной...

Так странно-тихо растаял Врубель,

Так безнадежно очарованный...

Едва ли удавалось кому-нибудь с большей удалью и с большим изяществом

передать грубовато-забористый, стремительный ргаеББ^ плясовой:

Хорошо гулять утрами по овсу,

Видеть птичку, лягушонка и осу,

Слушать сонного горлана-петуха,

Обменяться с дальним эхо: «ха-ха-ха!»

~~ или бойкую скороговорку наивно-тривиальной гармоники:

Зашалила, загуляла по деревне молодуха.

Было в поле, да на воле, было в день Святого духа, -

или выкрики уличных разносчиков, нахальные, то звонко-переливчатые, то дробно-

рассыпчатые:

Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!

Полпорции десять копеек, четыре копейки буше!

Сударишни, судари, надо ль? - недорого — можно без прений...

Но в то же время немногим из его сверстников дано владеть таким простым и

спокойно-красивым стихом:

Схожу насмешливо с престола И ныне, светлый пилигрим,

Иду в застенчивые долы,

Презрев ошеломленный Рим.

Звукоподражания его зачастую превосходны:

Элегантная коляска, в электрическом биеньи,

Эластично шелестела по шоссейному песку. .

или:

Снежеет дружно, снежеет нежно,

Над ручейками хрусталит хрупь Куда ни взглянешь — повсюду снежно...

или еще:

Морозом выпитые лужи Хрустят и хрупки, как хрусталь;

Дороги грязно-неуклюжи,

И воздух сковывает сталь.

Последние четыре стиха замечательны также по своей изобразительности,

достигнутой путями прямыми, средствами простейшими. Таких стихов и отдельных

счастливых выражений и образов найдется в книге Игоря Северянина немало. Правда,

это всегда только отдельные отрывки, крупицы, рассыпанные среди неудачных

нововведений, насыщенной публицистики, а то и образчиков простой безвкусицы; но