Царственный паяц

которыми мы до сих пор имеем дело. Здесь лежит порог, переступая который, мы

неминуемо должны потерять свою объективность и доказательность положений

заменить их убедительностью. Между тем мне кажется несомненным, что повышенная

эмоциональность является самым существенным свойством личности И. С. как поэта.

Весь мир для него - многотонная гамма ощущений - и ощущений по преимуществу

пассивных, страдательных, чем, пожалуй, можно объяснить частое сравнива- нье

самим И. С. своих переживаний с ощущениями вкуса - и, о, какое тонкое гурманство

проявляет тогда поэт-денди. Недаром названиями фантастических и существующих

яств и ликеров пестрят его поэзы... Может быть, самый сок жизни представляется ему,

как эти колоритные, сладко пьяные и обжигающие напитки, от которых кружится

голова и все вещи пускаются в плавный танец. И когда опьяненным взглядом он

окидывает картину природы или опьяненным сердцем переживает мгновение любви —

его вдруг настигает галантный эксцесс и из глубей приливающий прибой выкидывает

нам на берег узорноажурную пену — замысловатое кружево его стихов.

Вдохновение его так непосредственно, путь от сердца к песне так короток,

переживания так быстро чередуются, что они не успевают, достигнув сознания, из

творческих эмоций претвориться в творческую идею...

Ты женщина, ты ведьмовский напиток,

Он жгет огнем, едва в уста проник,

Но пьющий пламя подавляет крик И славословит бешено средь пыток, -

говорит Валерий Брюсов, и в этих словах слышится узнавшая все отрады и отравы

современная душа, познавшая гибельность любви. И на сдержанное исступление этих

строк разочарованно откликается И. С. - «кудесней всех женщин - ликер из банана».

«Колыбель бесконечности» — так в одном стихотворении называет Бодлэр океан.

— «Он плещется дессертно, совсем мускат — люнель- но», - сладко поет в ответ Игорь

Северянин. Первый, созерцая океан, отвлекается от того маленького круга, которым —

увы — ограничивает нас наше физическое зрение, — он видит его весь, он

растворяется в этом созерцании, и, по слову Лермонтова, пьеса о Вечности, как

великан, ум человека поражает вдруг. Для Игоря Северянина океан таков, каким он

сейчас, мгновенно, преломляется в нем; строго говоря, для Игоря Северянина океан —

это только, как и вся природа, состояние его души. Он - солнце того мира, в котором он

живет, и, ослепленный своим блеском, он не может видеть над собой небесного,

вечного солнца.

В моей душе восходит солнце,

Гоня невзгодную зиму.

В экстазе идолопоклонца Молюсь таланту своему.

В его лучах легко и просто Вступаю в жизнь, как в листный сад.

Я улыбаюсь, как подросток,

Приемлю все, всему я рад.

202

Ах, для меня, для беззаконца,

Один действителен закон:

В моей душе восходит солнце,

И я лучиться обречен!

Так вот к чему приводит эмоционализм как мироощущение! Человек становится

центром всего мира, но весь мир зато из большого МиРа, вселенной, космоса,

превращается в мир малый, ограниченный нашими Лятью чувствами. Связь между

микрокосмом и макрокосмом порвана. Больше нет ни в чем надежной опоры.

Достаточно просто

усталости, чтобы потерять остроту вкуса и впасть в уныние, ибо потеря вкуса для

эмоционалиста равна смерти, он погружается в бесчувственную тьму. Действительно,

останется только «ликер из банана», а за ним морфий или кокаин.

Одинок И. С., несмотря на солнечность свою, в замкнутом мире своих ощущений,

— их редкость замыкает его от слушателя как бы в многоцветную тюрьму, и голоса

почти он не понимает. Эксцессерство же его кажется подозрительной публике красным

плащом тореадора, — и, боясь стать разъяренным быком, она подымает на смех поэта.

«Паяц» — кричит толпа. И эту кличку принимает Игорь Северянин, но с такой

грустной гордостью, что в его устах она звучит «как королевской титул».

За струнной изгородью лиры Живет неведомый паяц.

Его палаццо из палацц —

За струнной изгородью лиры...

Как он смешит пигмеев мира,

Как сотрясает хохот плац,

Когда за изгородью лиры Рыдает царственный паяц!..

И не кличку только, но и личину трагического паяца принимает И. С. - сколько

поводов для новых эксцессов. «Я трагедию жизни претворю в грезофарс», - решает И.

С.

И под личиной паяца он становится шутом-сатириком, смеющимся над смехом

публики, как смеются над человеком, который не замечает, что его держат за нос:

Каждая строчка — пощечина, голос мой сплошь издевательство, Рифмы слагаются

в кукиши, кажет язык ассонанс;

Я презираю Вас пламенно, тусклые Ваши Сиятельства,

И, презирая, рассчитываю на мировой резонанс.

Но эти стихи идут не из самой глубины творчества И. С., они случайны, как

результат непонимания, возникшего между поэтом и слушателем. Стоит поэту

отвернуться от слушателя, побыть с собой, и опять горячие волны ощущений сладких,

нежных, десертных укачивают его. В нем борются два желания: «Кому бы бросить

наглее дерзость? — кому бы нежно поправить бант?» — побеждает второе и вновь

рождаются стихи сладкие, нежные, тающие, десертные — «Мороженое из сирени» (?),

— так называет он их. Но вот обернулся он к*слушате- лю, и паяц вновь просыпается в

нем: Игорь Северянин накидывает ко