Царство. 1951 – 1954

— Как вы спали, матушка?

— Спаси Господи! — отозвалась старушка. — Во снах, милая, вся во снах! Где я только ни была, летала по белу свету, переносилась с места на место.

— Ну и ладненько, — улыбнулась Надя. — Поднимайтеся! Умыться надо, причесаться. Я вам новое одеяльце принесла, а отец Василий подушечку передал.

Здесь, на окраине Коломны, пристроил бывшую узницу местный протоирей, пристроил временно, пока не выхлопочет надлежащие документы, а без документов селить в центре боялся. Ведь если наткнется на немощную милиционер или донесут соседи, моментально выселят молитвенницу из города, а могут за бродяжничество и к ответственности притянуть. Пусть на окраине, под присмотром доверенных людей, месяцок-другой тихонечко поживет.

Марфа села на своей невзрачной постели, свесила не по возрасту крохотные ножки и развернулась к Наде. Лицо ее сияло, и то, что глаза были закрыты, делало лицо это еще более чистым, милым и непорочным.

— Давай умоемся, что ли!

— Вот водичка, я ее согрела, — Надя подставила ближе тазик с теплой водой.

Марфа поболтала в нем рукой и стала умываться, а губы ее шептали и шептали молитвы. Отмаливала она всех заблудших.

Своими маленькими ладошками Марфа аккуратно зачерпывала воду.

Надя хлопотала у печки, но втихаря посматривала на слепую женщину: «Вот же послал Бог нам благодатного человека!»

После умывания заботливо промокнула старушке личико и руки.

— Я тут сухариков ванильных принесла, с чайком покушаем.

— Давай-ка сперва помолимся, если вместе молиться, молитва вдвое крепче станет! — учила старица. — Меня на пол, Наденька, ссади, и на колени, на колени!

Надя бережно перенесла женщину-инвалида на пол, и Марфа начала громко взывать к Господу, отбивая низкие поклоны, и никого, кроме Господа Бога, для нее уже не существовало.

15 января, пятница

Екатерина Алексеевна устало смотрела в лица прибывших на совещание мужчин: бледные, жалкие, некрасивые! Один был худой и длинный, другой — чересчур полный, соседний — маленький, лысый, сидящий дальше — рыжий. Рыжих Екатерина Алексеевна не воспринимала. Тот, что примостился с противоположного края, впрочем, был ничего, с военной выправкой, голос твердый — председатель Москворецкого райисполкома. Про него болтали, что с женой не живет. Фурцева чуть дольше задержала на нем свои удивительные, с томной поволокой зеленые глаза. Остальных ей даже не хотелось разглядывать. Но кое-кто все-таки вызывал интерес. Перед совещанием кандидат в члены Президиума Центрального Комитета, Первый Секретарь Московского городского комитета партии заметила робкого белокурого юношу, который раскладывал на вытянутом столе зала заседаний карандаши и бумагу. «Новенький, — догадалась Екатерина Алексеевна, — никогда раньше его не видела».

— В итоге, — продолжал докладчик, — проспект, задуманный на месте Большой Калужской улицы, идущий к аэропорту Внуково, превратится в первоклассную скоростную магистраль. На некоторых участках его ширина достигнет 120 метров.

«Как вы мне надоели со своими магистралями, развязками!» — вздохнула женщина.

— У нас получится один из самых широких проспектов Европы, — с гордостью заметил начальник Главмосстроя.

— Значит, к майским Ленинский проспект введем в эксплуатацию? — прервала Фурцева.

— Думаю, да.

— Вы не думайте, товарищ Промыслов, вы точно отвечайте! Если к сроку проспект не закончите, на стол партбилет положите!

По лицу руководителя Главмосстроя стекали крупные капли пота, и архитектор Посохин, сидящий к нему всех ближе, неимоверно разволновался.

— Я такого обещания дать не могу, возникает очень много обстоятельств, которые могут повлиять на строительство и не позволят ввести проспект к назначенному сроку.

— Если к первому мая движение не организуете, тогда все здесь присутствующие партбилеты сдадут! — закончила Екатерина Алексеевна и поднялась из-за стола.

Участники совещания повскакивали с мест. Секретарь горкома покинула зал, за ней торопились удрученные остальные.

— Вот она рубит с плеча! Зима на дворе, как в мороз строить?! — негодовал начальник Главмосстроя.

— У Хрущева семнадцатого апреля шестидесятилетие. Видно, хочет к его юбилею движение пустить, — предположил Посохин.

— Тогда мне хана! — удрученно отозвался Промыслов.

— Собери своих, прикинь, как действовать. Основное-то сделано. Фурцевой главное Никиту Сергеевича по новой дороге прокатить, вот где суть! Разок проедут, а потом хоть целый год недоделки исправляй, — учил архитектор. — Здесь только такой выход. Если движение пустишь, может, и орден дадут, а не пустишь — сам понимаешь!

Они подошли к лифту.

— Я пешком, — сказал Посохин, показывая на лестницу.

— А я на лифте, — уныло отозвался строитель. — Сил нет ходить, всю кровь выпила!

«Интересно, этот же мальчик придет собирать карандаши или припрется неуклюжая толстуха Ира? Б-р-р-р! — передернула красивыми плечами Фурцева. — Ладно, толстая и неуклюжая эта Ирка, так еще за версту потом несет!»