Царство. 1951 – 1954

— Бывает, сижу и полвазы съедаю. Помнишь, как уху на Днепре варили? Я частенько вспоминаю. Времена тогда были непростые, но замечательные. Люди времена те золотыми сделали! Мало тогда отдыхали, да и вообще отдыхать не приходилось. Все работа, работа, и не под страхом смерти, а по зову сердца. Хотелось поскорее послевоенное бедствие преодолеть. Мы, Ленечка, с тобой еще ушицы покушаем! Только не подведи меня, парень!

— Не подведу, обещаю! Можно еще? — Брежнев показал глазами на вазу с яблоками, первое он послушно съел, не оставив даже огрызка.

— Бери, — милостиво позволил руководитель партии. — И я, пожалуй, добавку возьму. Мы, Леня, как ученые, на пороге величайшего открытия — на пороге переустройства социалистической экономики, реанимации отечественного сельского хозяйства! Освоим целину — будет зерно в закромах. А будет зерно, значит, родится скот, а родится скот — значит, появятся на столе у труженика мясо и колбаса, а не только у нас с тобой! А сегодня мы и мясо, и зерно из-за границы прем. Мыслимо ли дело? И мясо, и зерно надо свое иметь. Самолеты делаем? Делаем! Можем? Можем! А хлеб растить не получается, ну не смешно ли? Смешно и стыдно! — скривил губы Первый Секретарь. — Мой план в кратчайшие сроки целинными землями овладеть!

Леонид Ильич стоял в дверях, усердно доедая второе яблоко.

— Поднимешь дело, я тебя не забуду, как сегодня не забыл. А ежели б не я, услал бы тебя адмирал Кузнецов к черту на кулички, и ты бы оттуда точно побитая собака на Луну выл.

— Вы мне, Никита Сергеевич, жизнь даете! — затряс черной, как смоль шевелюрой Брежнев.

— Ладно, иди! — замахал руками Хрущев и поспешил за свой заваленный бумагами стол.

— Постой-ка! — Никита Сергеевич набрал яблок, подошел к Брежневу и сунул ему в руки. — На-ка, погрызешь на досуге!

20 января, среда

Павел Павлович налил Трофиму Денисовичу медовухи.

— Суздальская? — спросил Лысенко.

— Она самая, — кивнул Лобанов.

Сидели в Академии сельскохозяйственных наук. Кабинеты президента и вице президента Сельхозакадемии располагались напротив, с общей приемной.

— За твои грандиозные открытия! — придвинулся к президенту Лобанов. — Ты мой кумир!

— Теперь, Пал Палыч, не я, теперь ты кумир, ты Бенедиктова опрокинул, и снова полноценный министр сельского хозяйства!

— Я министр, а ты — основа основ! — в ответ заявил Лобанов. — К тому же я у тебя вице-президентом значусь, значит, ты первее. За тебя, за тебя!

— Давай за меня выпьем, если настаиваешь, мне приятно! — и Лысенко осушил рюмку. — Слишком сладкая, к тому же слабенькая! — подметил он.

— Слабенькая, не слабенькая, а по ногам даст, не встанешь!

— Как дочка твоя, давно про нее не рассказывал?

— Языками овладевает, круглая отличница! — с гордостью отозвался Пал Палыч.

— Похвально!

— Ты, Трофим Денисович, что про идею Никиты Сергеевича скажешь?

— Про целину?

— Именно. Хрущев вчера моего совета спрашивал.

— И ты что?

— Сказал, что надо начинать дело немедленно.

— Немедленно? — прищурился Лысенко.

— Да, немедленно, что стоящая идея.

— Революционная! — поправил Трофим Денисович. — И я ему так сказал.

— Значит, не ошибся я в оценке, а то заснуть не мог, к тебе за советом торопился. Хорошо бы ты еще раз Никите Сергеевичу свое мнение озвучил, ему приятно будет.

— Позвоню, — пообещал Лысенко. — Позавчера в газете «Советская Россия» меня прославили! — с обидой в голосе проговорил президент Сельхозакадемии. — Не без согласия Маленкова, — дополнил он. — Редактор к Маленкову с каждым номером бежит.

— Отстоим тебя! — затряс головой Лобанов.

— Я, Пал Палыч, без боя не сдамся! — заявил Трофим Денисович.

— Шашки наголо! — поднимая рюмку, задиристо выкрикнул Лобанов.

31 января, воскресенье

— Я, Нин, как глаза закрою, передо мной покойники стоят.

— Какие покойники, Никитушка?

— Покойники, — всхлипнув, продолжал Никита Сергеевич. — Целая армия. Те, кого я на виселицу послал.

— На какую виселицу?

— Под пули, в тюрьму, вот на какую. Сколько хороших людей я угробил! — он уткнулся в подушку, его душили слезы. — Сил нет вспоминать! Ведь помнят, что Хрущев людей изничтожал, помнят! Скоро скажут: давай его к ответу, и правильно скажут!

— Никто не скажет, мой хороший! — Нина Петровна гладила мужа по голове. — Ты как мог для людей старался!

— Я-то? Я?

— Да, ты!

— Казнил я, Ниночка, а не старался, казнил! — муж развернул к жене истерзанное мукой лицо. — А все Сталин проклятый! — По щекам катились слезы.

— До Сталина колесо крутилось! — не соглашалась Нина Петровна.

— Нет, Сталин, только он!

— Ты, попей, попей! — Жена протягивала супругу кружку с водой, которая всегда стояла на тумбочке.

— Дай коньяка!

— Сейчас, родненький! — Нина Петровна поспешила вниз.

Когда она вернулась с бутылкой, муж вроде успокоился, сидел на постели и глаза его были сухи.

— Как мучаюсь, прямо раздирает на части! — жаловался он. — А они праздник Украины с Россией точно для галочки сделали. Разве ж так можно, разве годится? И праздник этот никчемный на меня спишут, скажут — дурак-Никита виноват!

— Никто так не скажет!