Царство. 1951 – 1954

— Не-е-е! — протянул Брежнев. — Не утащат!

— С местным руководством общий язык нашел?

— Сначала шарахались от меня, а сейчас уже ничего, пообвыкли.

— Хочу в курс тебя ввести, вместо казаха к вам первым Пономаренко идет.

— Уже знаю.

При Сталине Пономаренко был Секретарем ЦК Белоруссии, потом Секретарем Центрального Комитета и заместителем председателя Совета министров, курировавшим заготовки и продовольствие. Он был резкий, безапелляционный, руководил, как правило, окриком и угрозами, никогда не шутил и мало улыбался. Молотов называл Пантелеймона Кондратьевича верным ленинцем, и Маленков, при котором белорус был робее робкого, его ценил, они-то и двинули Пантелеймона взамен осторожного казаха. Теперь на Пономаренко ложилась ответственность за решение продовольственной программы и непосредственно — освоение целины. Хрущев не стал возражать, признавая Пономаренко человеком вполне зрелым и опытным для руководства республикой, хотя Брежнева считал более толковым и главное — более преданным, своим.

— Не обижаешься, Леня, что не тебя первым к казахам поставили?

— Я ваш солдат, Никита Сергеевич, чем прикажете, тем и буду заниматься. Вы мой пророк! — выпалил Леонид Ильич, хотя ему было и обидно, что первым лицом в республике назначили не его.

— С пророком ты, парень, перегнул! — поправил Первый Секретарь. — Пономаренко драчливый, но ты терпи, и знай, я на тебя ставку делаю! — доверительно сообщил он. — Держи хвост трубой! Буду еще звонить.

— Звоните, без вас пропадем!

На Восток шли поезда, ехали комсомольцы, вчерашние школьники. Юные, полные задора, оптимизма, мчались они покорять целинные степи, никем еще не тронутые, бескрайние. Степи эти должны дать стране долгожданное зерно. Газеты, журналы, кинофильмы, репортажи по телевидению трубили о подвиге молодежи в Казахстане и далекой Сибири. После разговора с Брежневым Хрущев набрал Булганина.

— Распугали твоих привидений, Коля. Серов взял остров под личный контроль. Уж извини, я позволил там похозяйничать, лиходеев погонять. Ваня посты в лесу расставит и все такое.

— Отлично, Никита, а то я без порток на террасу выйти боюсь.

— Ты поменьше голышом бегай, ты же маршал Советского Союза, а не е…арь-террорист!

— А в проруби купаться я тоже в форме должен?! — яростно откликнулся маршал.

— И купаться, и целоваться, Коля, тебе исключительно в форме положено, на тебя вся страна равняется!

— Не пи…ди! — буркнул Булганин. — Лучше моему острову покой организуй!

— Ве-еч-ный по-о-о-ко-о-ой! — загробным голосом пропел Никита Сергеевич.

— Иди на хер! Другим куролесить можно, а мне нет?!

— Кому это — другим?

— Ландау всех аспиранток в институте перепортил, — с обидой в голосе проговорил Николай Александрович.

— Он их физике учит!

— Физике! — присвистнул министр Вооруженных Сил. — Катька, вертихвостка, нового кобеля в горкоме завела, а я, видишь ли, перебарщиваю!

— И ты у нас не промах, Николай Александрович! — смеялся Хрущев.

— Отвяжись!

— Я от тебя, дорогой, никогда не отвяжусь, даже не надейся!

— Иди в задницу!

— Не сердись, шучу! — хохотал Никита Сергеевич. — Что ты на праздник делаешь, может, ушицы сварганим?

— Можно! — отозвался Булганин. — День Красной Армии — праздник значимый.

— В такой день надо с боевыми товарищами в обнимку. Мы-то с тобой, Коля, боевые товарищи!

— А какие ж! — согласился маршал. — Я тут Ворошилова в поликлинике встретил, он был очень грустный.

— Что такое?

— Говорит, язва обострилась.

— Язва — вещь неприятная, — отметил Хрущев.

— Осунулся наш первый маршал, лица на нем нет!

— Передай, пусть поправляется. А ты чего в больнице оказался?

— У профессора Виноградова был, — вздохнул Булганин. — Он мне лекарство дал.

— Значит у тебя, как у спортсмена, скоро второе дыхание откроется! — хихикнул Хрущев. — Смотри, не лопни от перевозбуждения!

— С этим делом переусердствовать уже не получается, — горько заметил министр Вооруженных Сил. — Разве порошки выручат.

— Вот неугомонный!

— Слушай, а если я Жукова на уху прихвачу? — спросил Николай Александрович.

— Жукова бери.

— С женами приходить?

— Что за глупый вопрос, конечно, с женами!

— Свою Лену я давно в свет не выводил. Будет рада.

— Во вторник жду.

— Будем!

Булганин повесил трубку.

Перед отъездом домой Хрущев набрал Фурцеву.

— Как с жильем? — спросил он.

— Жилье строим.

— Не отстаете от плана?

— Отстаем, — честно призналась Фурцева. — Горе со строителями! Обещают да обещают, а дело идет медленно.

— Если поможет, то и бей, не понимают они по-людски!

— Буду бить, Никита Сергеевич! Вот еще что хотела сказать, для нового стадиона место подобрала, в Лужниках, на изгибе Москвы-реки. Подъезды хорошие, и от центра недалеко.

— Поедем, посмотрим.

Никита Сергеевич некоторое время молчал.

— Злые языки говорят, что у тебя кавалер появился?

Фурцева поперхнулась.

— Дело, конечно, твое — влюбляйся, расставайся, смотри только, чтоб работа не страдала!

— Что вы, Никита Сергеевич! — начала оправдываться Екатерина Алексеевна. — Для меня работа на первом месте.

— Во-во! — одобрил Первый Секретарь. — Ну, пока! — и, не дослушав ответа, дал отбой.