Царство. 1951 – 1954

— У нас в доме восемнадцать квартир и на весь дом один телевизор, газету каждый прочтет, без давки и без специального приглашения, — пояснил Алексей.

— Выходит, ты — газетчик.

— Выходит, так.

— Чай-то пейте! — подсказала Нина Петровна.

— Пью, спасибо.

— И Рада повторяет — буду журналистом! — выговорил глава семейства.

— Она очень серьезная. Ей бы чем научным заняться. А я писака на злобу дня!

— Тогда просись на целину, погляди, как там комсомольцы управляются, каков у них боевой дух.

— Попрошусь, — Алексей потянулся к чашке.

— Мармелад чего не берешь?

— Мы с Радой мороженым объелись, — объяснил жених.

— Мороженым?! — воскликнул Никита Сергеевич. — Вы с ума сошли! Потом придется вас лечить, уколы колоть! Вроде взрослые люди, а в голове — ветер. На градуснике минус двадцать восемь, а они — мороженое!

— Мы всегда его едим, и ничего.

— Да как ничего!

— Не ругайся, Никита! — удержала Нина Петровна.

Алексей взял мармеладинку.

— Сколько ты в «Комсомолке»?

— Второй год.

— Что скажешь о съезде писателей?

На днях в Москве завершился второй съезд советских писателей.

— Я за съездом по официальным сообщениям следил. К сожалению, попасть, туда не удалось.

— Нужный съезд, своевременный, — разъяснил Никита Сергеевич. — Я бы выделил выступление Яшина. Ох, и задал он перца! Правильно сказал: оторвались писатели от жизни, непонятно, о чем пишут, и не ясно, для кого. Нелепые сказки придумывают, зажирели, обросли барахлом, дачами, квартирами, живут как у Христа за пазухой и в итоге — весь соцреализм растеряли! Кому сегодня нужны напыщенные романы, не имеющие связи с реальной жизнью?

— Никому не нужны, — робко заметил Алексей Иванович.

— Много хлама на страницы сыпется. Может, слишком много воли дали, а, может, слишком узкие у некоторых литераторов лбы. Литература — это не карусель! — заключил Никита Сергеевич. — И Померанцев признает, что современная литература занимается лакировкой, что не хватает в ней искренности, что не отражает она реальную действительность. А вот какой должна быть настоящая литература, не сказал, черту не подвел, мол, сами определяйтесь. В советской литературе определяться нечего, книги должны делаться для укрепления сознания рабочих и крестьян, а не ради развлечения! Советский писатель не бумагомаратель, он проводник социалистических идей. А у нас чего только не пишут! Вот поэт Александр Твардовский замечательный роман про Василия Теркина написал. Шел этот роман во время войны нарасхват, бойцы на привалах зачитывались, ведь Теркин — солдат Красной армии, крестьянин, такой, как многие. А даже Твардовского в сторону понесло, выдумывает продолжение «Теркин на том свете!» Только в название вдумайтесь! Из одного названия ясно, что там ничего путного не будет! Пришел и идеей со мной делился: героический Теркин умирает и попадает на тот свет, а там его глазам предстают самые неприглядные картины нашего общества, которые партия всем сердцем пытается искоренить. Я его крепко отругал. Ну, разве такое можно? Может ли такой человек крупнейшим литературным журналом командовать? Безусловно, не может! За старое мы Твардовского ценим, а за новое вряд ли будем любить.

Хрущев пристально смотрел на жениха-журналиста.

— Или Илья Эренбург книгу выпустил, «Оттепель» называется. Книга вроде про жизнь, а название взял метеорологическое, да и сама книга — вопрос. Слабовато прослеживается пролетарская линия, зато размышлений — вагон! А ведь раньше писал хлестко, наотмашь бил! И Эренбург с «оттепелью» растаял, и фадеевского голоса не слыхать, а ведь Фадеев большой писатель — и он впал в ступор!

— Поэты хорошие появились, — высказался Аджубей.

— Да, поэты новые есть. Борис Слуцкий, Леонид Мартынов, Наум Коржавин. Здорово пишут.

— Еще Евтушенко хороший поэт.

— Молодой, я его плохо знаю, но обязуюсь прочесть. Самое большое зло советской действительности, когда личное, маленькое, главенствует над большим, общественным, тогда рождается фальшь. Искусство начинается там, где начинается действительность! — подвел итог радин отец. — Тебя как по батюшке?

— Иванович.

— Такие вот дела, Алексей Иванович! Ты давай чай пей, после мороженого горячее полезно.

13 марта, суббота

— Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Киевская!» — звучал в вагоне громкий голос машиниста.

Поезд тронулся и с шумом набирая скорость, скрылся в подземелье. В тоннеле шум усилился, стал глухим, железным, пугающим. Вагон раскачивало из стороны в стороны, дергало.

— Помню, как в шахте на вагонетке ездил! — довольно проговорил Никита Сергеевич. — Что, страшно? — ухмыляясь, спросил он у сидящего рядом Булганина. Сам же двумя руками ухватился за никелированный поручень.

— Чего страшного, — в ответ улыбался тот, — метро набирает силу! А ты, Никита, как гимнаст на брусьях! — развалившись на удобном сиденье, пошутил маршал.

— Хорошо, не сказал, как обезьяна! — подмигнул Первый Секретарь. Он был доволен подземным транспортом.

— Наше метро самое красивое! — вступила в разговор Екатерина Алексеевна Фурцева.