Царство. 1951 – 1954

— Про Тито — забыли! Тито перерожденец! — отрезал министр. Вячеслав Михайлович благолепно сидел напротив гостя и, словно пророчества, бросал свои бесценные умозаключения. Пустышка Булганин на посту председателя Совета министров его устраивал больше, чем зазнавшийся энциклопедист Маленков. Однако хрущевское влияние на недоделанного маршала было велико. «Черт с ними! — думал Молотов. — Время все расставит на места!» Заводить разговор о собственном премьерстве было рано. Поначалу Молотов хотел убедить Никиту Сергеевича в своей особой нужности, значимости: ведь только он, Молотов, а не кто-то иной, был при Сталине вторым человеком в государстве, а поначалу он был первым, с 1931 по 1941 год именно Вячеслав Михайлович, а не Сталин, возглавлял советское правительство.

Следовало доказать смутьяну Хрущеву, что лишь Молотов имеет право на лидерство, а Никита, если правильно сориентируется, попадет ему в единственные первые замы, сможет заниматься вопросами социалистического строительства, руководить компартией, а заодно, если уж хочется, управлять не только сельским хозяйством, но и наукой, в которую бывший шахтер настырно совал свой курносый сопящий нос! Пусть заберет «под себя» отдельные направления, а вот страной, державой, должен править эрудированный, политически грамотный, уважаемый миром политик, то есть он — Молотов.

Вячеслав Михайлович понимал, что Булганин переходная фигура, в конце концов, придется разделить власть с энергичным мужланом Хрущевым, который несуразно подражает интеллигентным манерам, но, как ни старается, сколько ни завязывает на шее шелковый галстук, ни втыкает в манжеты запонки, остается неотесанным, малообразованным, хамоватым, хотя в чем-то и понимающим трудоголиком-простофилей, который, к месту и не к месту, вставляет простонародные выражения, не гнушается шапкозакидательства, оголтелого крика, отборной ругани, что, собственно, безотказно срабатывает. Хрущев яростно топал в кабинете ногами, пугая министров, седовласых академиков, чемпионов-спортсменов и даже, что неожиданно, послов иностранных государств. Такой человек-горло, человек-палка, человек-таран, безусловно, необходим, недаром хитрый Берия подтягивал горлопана ближе, значит, так же рассчитывал на его полезность.

Подобные размышления занимали искушенного в интригах и невидимых подводных течениях Вячеслава Михайловича, он думал, как подступиться к осуществлению заветных замыслов, с чего начать. Убедить в своих постулатах Хрущева, по его мнению, не составляло труда, однако всему свой черед.

Чай остыл. Молотов велел принести кипятку. Теперь Никита Сергеевич принялся за баранки, макая их в сливовое варенье. Снова пошли разговоры.

— Договор о единой европейской армии, который затеяли англичане, несовместим с независимостью европейских народов! — заявил Молотов.

— И американцы устраивают сплошные провокации, — поддержал Хрущев.

— Борьба, борьба! — пожал плечами министр иностранных дел.

— А товарищ Маленков пытается Германией манипулировать.

— Решили уже с ним! — вскинул голову Молотов.

— Меня в Маленкове другое раздражает, — не унимался Никита Сергеевич, надеясь добить вопрос с председателем Совмина. — Мелочный он, был бы принципиальный, как мы с вами, другое дело. На 7 ноября, после парада на Красной площади, мне первому «ЗИС» подали, а Егору сразу за мной, так ему точно вожжа под хвост попала! Раскричался, разъерепенился. «Почему, — кричит, — Хрущеву вперед машину? Кто перепутал?! Я председатель Совета министров!» Подумаешь, господин! — отбросил скомканную салфетку Никита Сергеевич. — Ну не дурак, я извиняюсь? Дурак, самый что ни на есть дурак! Ну, поторопились, напутали, чего особенного? Чего тут, бомба взорвалась? Я готов самым последним уезжать, дело разве в этом?! Нет машины, я пешком побегу, улица Грановского рядом!

— Перебарщивает, — согласился Молотов.

— Мягко сказано!

— К тебе тоже претензии есть, — сухо заметил Вячеслав Михайлович.

— Какие, скажите?