Царство красоты

Можно ли Сонин первый раз назвать неудачным? Это вряд ли. Принц, превратившийся в животное, в жестокого насильника — это я, это Сонин кошмар, её причина не желать мужчин в свою жизнь вообще ни в какой роли.

И это сделал я! Я лишил её даже возможности найти своё счастье, познать то, насколько прекрасным может быть время, проведённое в постели с мужчиной.

Более высокая доза не помогла: кайфа нет, кайф не идёт ко мне, только тоска и слабость. Буквально физическое ощущение собственного разложения.

Есть ещё кокаин. У меня есть. Кокаин с героином умеют дружить, и дружба эта фантастически приятна. Соблазн хотя бы вдохнуть, втянуть носом порошок, который принесёт, даст желаемое велико, как никогда. Но я наказываю себя — запрещаю. И чтобы мозги не плавило от желания это сделать, высыпаю содержимое пластикового пакета в унитаз.

Это было дорого. Янг, когда узнает, точно убьёт меня. Но если б я не избавился от него, не удержался бы. Наверняка принял бы. Я же уже не совсем человек, это уже случилось: моя личность медленно деградирует в животное состояние… Хотя, наверное, она была такой всегда.

От Брисбена до Байрон-Бэя два часа езды. Я выезжаю утром, чтобы иметь в своём распоряжении наибольшую часть дня, но, прибыв на место, так долго собираюсь с мыслями, что дотягиваю уже почти до вечера.

Их виллу найти не сложно, сложно — не найти. Я долго не решаюсь выйти из машины, но знаю: чем дольше тяну, тем тяжелее будет эта встреча. Нужно уже просто собрать волю в кулак и пойти туда.

Пойти, чтобы взглянуть в её такую чистую и такую обиженную мною синеву…

Да, это самое тяжелое. Не сложно сказать «Прости», тяжело заставить себя посмотреть в глаза человеку, которого так сильно обидел. Если то, что я сделал, вообще можно назвать обидой.

Соболевы валяются на шезлонгах. Время: четыре дня, и я знаю, что они только-только вышли на солнце — в этом семействе днём никогда не загорают — это вредно для здоровья и кожи.

Валерия замечает меня первой, но ничего не говорит. Отец, увидев моё стремительное приближение, резко поднимается, отшвыривает свою газету в сторону, берёт за руку Валерию и ведёт её в дом. Мне становится очевидным его намерение оставить нас с Софьей наедине.

Я просил его о встрече с ней — он удовлетворил мою просьбу и сделал это, как всегда, виртуозно.

Спасибо, отец, так действительно будет НАМНОГО легче!

Софи, похоже, единственная, кто искренне удивлён. В её глазах испуг, ожидание чего-то неизбежного и растерянность.

Она изменилась… Сильно. Если бы не её лицо, со спины я никогда бы теперь её не узнал — она округлилась, оформилась, грудь стала ещё больше, а бёдра напоминают материнские. Я знаю, что причина, скорее всего — гормональный сдвиг, случившийся во время её беременности. Она стала женщиной не только внутренне, но и внешне. Девочка и девушка остались теперь уже навсегда в прошлом.

Это странно, но прибавившийся вес сделал её… красивой и… влекущей…

Она снова остригла свои волосы, и это делает её более современной, чем прежде, взрослой, задорно модной. У неё каре, и из-за необычной густоты волос оно выглядит потрясающе: в её пышных каштановых прядях золото, словно кто-то посыпал их звёздной пылью…

Софья натягивает отцовскую футболку — не хочет, чтобы я видел её без одежды. Мне больно это осознавать, но слишком хорошо понимаю логичность и правильность этого неосознанного жеста. Я и её нагота — с некоторых пор несовместимые явления.

— Привет, — в моём голосе столько мягкости, сколько я и не подозревал ни в себе, ни в нём.

— Привет, — она решается взглянуть на меня, но совсем коротко. Даже, наверное, недружелюбно.

Что ж, я не дружить явился, Софи, а просить прощения! И если понадобится, то и умолять стану: нет больше сил жить с этим, не осталось во мне никакой мощи — как бы ни хорохорился, ни скрывался на другом континенте, в кругу чужих моей душе людей, в темноте и промозглости героиновой жизни, только сейчас сам могу себе признаться — погибаю под тяжестью чувства вины…

Наверное, не был я рождён животным. Не должен был быть способным на насилие, жестокость, чёрствость и ту грязь, в которую втянул тебя…

Мы оба зависаем в тягучем облаке ожидания, и я нахожу странным отсутствие неловкости — её нет ни во мне, ни в ней. Софи уже поняла, зачем я здесь, и покорно ждёт моего выхода.

— Прогуляемся?

Она не отвечает, собирает с шезлонга свои вещи: плеер, телефон, книгу, очки, роняет планшет, и я поднимаю его, отряхиваю от песка, выдуваю застрявший в боковых отверстиях для динамиков и протягиваю ей. Её руки принимают его, мы оба на мгновение замираем, но она не решается поднять глаза. Или просто не хочет. Или не может.

Да, последнее — наиболее вероятно. Наверное, не так просто смотреть в глаза того, кто тебя изнасиловал, ведь в глазах — душа, а в душу хочется смотреть тому, кто нравится, кто приятен или, как минимум, не вызывает отвращения так, как я.

— Я не обижу тебя… больше, — выпаливаю.