Царство железных слез

Якса рубанул мечом. Уверенно, по яремной вене, сбоку! Одним движением клинка снял сморщенную, сухую, с седыми волосами голову – и та покатилась с шумом. Ударил ручей крови, но лишь на миг.

А тело затряслось. Опустило с размаху меч, но не попало по Бернату. Воткнуло клинок между его ногами. Вырвало, воткнуло еще раз и снова. Пошло, оставив вбитый в землю меч, искало руками голову.

А потом остановилось. Замерло. Пало навзничь и больше не поднялось.

Якса склонился над Бернатом, схватил его за плечо, хотел поставить его на ноги…

И вдруг получил кулаком между глаз. Застонал, а свободный дернул его, свалил, освободившись от пут. Юноша увидал его сапог, приближающийся к лицу, отвернулся, но все равно получил солидный пинок в щеку; свернулся от боли.

Сперва подставлял под удары руки, потом перекатился с боку на бок, медленно, пока не заполз под телегу.

И там привстал, терзаемый болью и тошнотой. Вытер кровь, заливавшую глаза.

Он был один. Бернат исчез. Растворился в лесу, между бортями. Ушел вместе с надеждой на спокойную судьбу.

Возвращаться в село Яксе было уже незачем.

Он долго стоял, вытирал кровь, осматривался. Потом у корней дуба выкопал мечом и краем щита неглубокую яму, разгреб землю руками.

Туда отволок тело Драго, положил голову упырю между ногами.

Был вечер, почти ночь, когда он досыпал курганчик. Лес оживал ночными шорохами и голосами.

Якса поднял оружие. Перебросил через плечо пояс с мечом, потянулся за щитом.

Избитый, раненый, уставший. Но он впервые в жизни знал, куда должен пойти.

И пошел, отважно глядя смерти в глаза.

Пепел

Не станешь кланяться богам из камня и дерева. И не станешь своеволить.

Законы Ессы

1

Шли от заката солнца, облитые багрянцем, будто кровью, прорезая полосы тумана. Везли силу и страх; темные на фоне зарева догорающего дня, сгорбленные, рогатые фигуры верхом на мохнатых лошадках.

В село прибыл целый аул; впереди, рассевшись в деревянном седле, на пестром сильном коньке ехал Тормас Даркан, глава рода, нагулявший телеса на старых трофеях и нынешних стадах овец, на жирных кусках баранины и на конском кумысе. Широкий, в кожаном шишаке, украшенном золотыми бляшками и огромными рогами; короткая борода, подстриженная узким клинышком, колола в панцирь, стягивавший брюхо.

За Тормасом скакали его сыновья – словно хищные птицы за вожаком: то приближаясь, то разъезжаясь. Старший в шишаке с кожаными отворотами, спадающими на плечи, в узорчатом, клепаном кафтане. Младший в деэле, в высоком шлеме, с лицом, выбеленным, словно у призрака. За ними следовали воины с луками на спине, катились повозки с юртами, на двухколесных арбах ехали три жены и наложницы Тормаса, а на мохнатых, то и дело вскидывающих головы лошадках – хоровод слуг и рабов. В хвосте гнали стадо овец, коз и, наконец, табун неспокойных, ржущих лошадок, загоняемых в пределы села взмахами нагаек, свистом и гортанными покрикиваниями.

Хунгуров они ждали втроем: пешими, без оружия, у ворот Дубна. Неуверенный в себе Воян, усатый володарь села, скрестил на груди руки, чтобы скрыть их дрожь. Он должен был первым поприветствовать гостей, прибывающих на зимовье. Бить челом, сыпать под копыта коней родимую землю. За ним стояли входящий уже в возраст мужа сын Вояна, Юношич, и Хамжа – старший волхв в Дубне, мрачный светловолосый мужичина в сермяге, старом плаще и меховой шапке, надвинутой глубоко на глаза.

Село вовсе не стремилось выйти под шлях. Хунгуры пришли на зимовье, как и всякий год; начиналось злое время. Одно лишь лихо ведало, что могло прийти в кудлатые, спрятанные под капюшонами и шишаками башки. Свободные кметы не показывались; прятались по хатам, прижавшись к окнам, глядя из-за неотворенных ставней, сжавшись на порогах. Никто не доверял чужакам в этот осенний вечер. Тормас ехал прямо на Вояна и Хамжу. Неминуемый, будто смерть, равнодушный. При виде его Воян грохнулся на колени, словно тяжелая колода. Склонился в поклоне, стянул шапку. Хамжа встал на колени вторым, и лишь Юношич оставался неподвижен, глядя то на лошадей, то на выбеленные лица сыновей Тормаса. Равнодушные, словно маски, скрывающие чувства; неподвижные, как деревянные идолы древних богов в лесах.

Отец затрясся и помог сыну. Ткнул его кулаком под правое колено, добавил ударом в левое плечо. Помогло. Юношич скорее свалился, чем встал на колени. Было больно. С яростью глянул на Вояна, но тот, хоть и кривил гневно губы, к хунгурам обратил лицо, преисполненное покорности.

– Хвала богам! – крикнул он. – Бью челом вам, жертвую хлеб и сыплю землю под копыта скакунов.

И правда – сперва высыпал из платка несколько горстей рыжей земли, потом ударил челом, тяжело поднялся на ноги.

Тормас подъехал ближе – словно шмат сала, трясущийся на откормленном конике.

– На! – кивнул младшему сыну. Тот подъехал рысью, с полотняной торбой в руках, расшнуровал ее, протянул отцу.

Старший вынул оттуда несколько полосок сушеной баранины, неторопливо подъехал к коленопреклоненным, кивнул, чтоб те приблизились.

– На! Бейте поклоны.