Царство железных слез

– Воян, Воян. Ты осторожней, – заворчал Тормас. – Если выпустишь коня – еще сможешь его поймать. Если обронишь на одно слово больше, чем нужно, – уже его не поймаешь. Ты наш раб, если пожелаю, то возьму твоих дочерей в юрту. Сына твоего отдам рабам на потеху. И что ты нам сделаешь? Хочешь вместо вола отдать нам женок? Мой Югун очень такому обрадуется!

– Эта дань нас уничтожит. Год был тяжелым, во многих дворах одна корова и осталась.

– Хочешь, чтобы мы сами забрали? Сопротивляешься мне, Воян?

– Нет, как бы я посмел, – застонал володарь. – Но о таком все село должно решать. Я соберу село и спрошу.

– Багадыр, багадыр! – промолвил вдруг неразговорчивый Хамжа. Пал на колени перед хунгуром, склонился, ударил челом в макаты. – Мы принесем дань, принесем. Все Дубно сложится. Но и вы окажите нам милость.

– И чего хочешь?

– Снова провести обряды для старых богов. Чтобы вы не мешали нам, как некогда король и Единоверы. Уже нет сбора, нет сада Праотца, а Копье Ессы сломано.

– Если хотите призвать старых, – сказал Тормас раздумчиво, – тогда дайте мне еще одного раба. В жертву для Таальтоса. Ради процветания моего аула. Ведь если будет у нас богатство, то и вам может что-то капнуть. Понимаешь?

– Как это?! – прошипел Воян. – Этого не было…

– Багадыр, дадим, – отрезал Хамжа. – Не может быть иначе.

– Тогда приносите жертвы, сколько пожелаете. Только дайте дань и одного раба.

Воян слушал и не верил. Слова хунгура словно не лезли ему в уши.

– Добрый господин, – запротестовал он. – Как же это? Вы нас разорите, погубите. Мы даже старым богам крови не давали.

– Ты, Воян, говоришь больше, чем нужно. Слышишь, володарь? Черной вороне жрать от трупов назначено, а ты жаждешь от журавлей да гусей откусить!

– Багадыр, я…

– Прочь! Слышали, что я сказал? Вон! – Тормас хлестнул Вояна нагайкой, правда не с размаху. – Вон из юрты, пока я добрый! И – дань волами! Завтра, крайний срок – послезавтра! Ха, поедим говядинки!

Они отступили на карачках, следя, чтобы не наступить на порог. Хамжа молчал, Воян – весь трясся. За стеной юрты он схватил приятеля за рукав, хотел объяснений, но тот вырвал руку и ушел, оставив володаря наедине с его проблемами.

8

От оборога, куда довел его Бранко, Юношич волокся едва живой, согнувшись под тяжестью полотняной сумы с едой и квасом для раненого Навоя. Ребра его пульсировали болью, голова кружилась. На лугах ему то и дело приходилось останавливаться, склоняясь и тяжело дыша. Последние стайи он уже не мог нести припасы, а просто тянул суму следом. Наконец добрался до хибары, но дверь была отворена настежь. Он заглянул внутрь и замер.

Внутри было пусто.

Юношич даже застонал. Столько потерь, столько трудов, а он… ушел. Ушел, хотя был раненым. А может… может, его взяли!

Кто-то схватил его сзади за волосы, задрал голову, парень почувствовал на напряженной шее ядовитое прикосновение острой стали.

– Хоть я и без меча, ты все еще можешь умереть, селянин! – услышал он знакомый голос.

– Это я, Юношич! – застонал он. – Вы меня не узнали?

– Ты предал меня, – прохрипел тот, от кого пахло железом и кровью. – Не было тебя тут два дня.

– У меня для вас еда. Я без сознания лежал. Побили меня… Хунгуры…

Он почувствовал, как слабеет натиск на горле, а пальцы, что держали его за волосы, разжались. Обернулся и заметил согнутого Навоя, который опирался левой рукой о стену хибары. В правой он держал длинный нож. Глаза его были красными и злыми.

– Я из-за вас с Любкой расстался, – сказал Юношич. – Побил меня Югун, хунгурский бес. Я едва дышу с поломанными ребрами, а отец начинает что-то подозревать.

Навой поглядывал то на парня, то на полный мешок. Выбрал второе. Хромая, сделал два шага, со стоном опустился на землю, дернул за ремень. Вынул баклагу с квасом, вырвал затычку, пил долго, обливая шею и грудь чеканного панциря. Наконец отбросил пустую посудину, схватил лепешку, затолкал ее в рот, ел, едва не давясь.

– Ради рыцарской службы и чести ты порой жертвуешь всем, – проворчал воин. – По этому становится ясным, холоп ты или благородный человек. Я думал, ты меня бросил! Скорее ждал селян или хунгуров, чем того, что ты вернешься.

– Ты что, ран у меня на лице не видишь? – спросил Юношич. – Я два дня лежал дома без чувств. А чуть глаза раскрыл – так к тебе и побежал.

– Я хотел уйти, но едва в силах пару шагов сделать, – проворчал рыцарь. – Ты вложил меч, куда я сказал? Не видел оружного люда в околицах? Мои други уже должны бы здесь быть. Прибудут и заберут меня.

– Проклятые?

– Так нас зовут. Помоги мне сесть на пороге, не стану есть, как хунгурский пес.

Юношич помог ему встать, поднес поближе мешок с едой, вынул оттуда пирожков, остальные лепешки, кувшин с медом.

– Что ты о нас слышал?

– Что вы жжете села и хутора. Прячетесь в лесах.