Царство железных слез

Тишина… тихо…

Так тихо, что звенит в ушах.

– Я слишком долго был для вас милостивым и ласковым господином! – загремел толстый хунгур. – Слишком долго я был снисходителен и поил вас кобыльим молоком. Из-за этого вы сделались горделивы и недостойны жалости. Как неразумные волчата вы начали грызть лоно вашей матери. Бесчестить собственное логово. Чье это оружие? Кто спрятал его в стогу? Вам ведь ведомо – и столь же явственно, как и то, что солнце встает на восходе, – что ваш палатин, поддерживаемый волей нашего кагана, запретил ношение мечей всем из вашего народа. Сказал каган: тем лендичам, кто станет совершать насилие, отрубите голову. Тем, кто будет слишком высокомерен – разрубите грудь. Тем, кто слишком громко говорит – отрежьте язык. А тех, кто держит спрятанное оружие, чтоб использовать его против нас, – растопчите лошадьми.

Установилась тишина. Хунгуры кружили на тылах толпы. Луки уже были у них в руках. Стрелы все еще спокойно торчали в сагайдаках.

– Если не найдется виновный, я стану карать вас по очереди. Ваших жен, ваших детей, стариков, а потом и мужей. Выдайте его – и село получит спасение.

Кто-то застонал. С нескольких сторон донесся плач. Чей-то ребенок ревел, плакал жалобно, пока один из рабов не подъехал ближе и не угомонил его, лупя батогом куда попало.

– Вы ничего не говорите! – крикнул Тормас. – А значит, ваша жизнь будет стоить не больше, чем жизнь вши!

– Багадыр! – простонал чей-то голос. Толпа колыхнулась, кто-то крикнул, указал пальцем. Юношич протолкался наперед, ближе ко всей сцене. Должен был видеть! Рассмотреть! Стать свидетелем. Случилось!

Бранко ничком рухнул к ногам хунгура.

– Багадыр! – завопил он. – Я ем твое дерьмо и пью твою слюну. Чувствую на вые твои ноги. Бью тебе челом. Багадыр, не отворачивайся от меня, червя!

– Говори смело!

– Там, – указал Бранко себе за спину, – на старых пастбищах, там, где сходятся они с лесом, там… В хижине. Кто-то там прячется. Я слышал ночью разговоры. О, багадыр, проверь эту хибару, молю! Это его оружие.

– Югун! – захрипел Тормас. – Бери пятерых своих. Ты, раб, побежишь с ними. Поезжайте туда, а кони пусть хоть пеной изойдут! Не останавливайтесь, пока не сдерете шкуру на стопах. Мы подождем. Стойте, лендичи. Кто двинется – почувствует на шее кнут, а в сердце – стрелу.

Поднялся шум и гам, когда хунгуры брали лошадей и поворачивали на запад, лупили со свистом нагайками, гнали по полям за село, прямо на пастбища, где все еще ходили ленивые мохнатые коровы.

Всадники переполошили их свистом кнутов, скотина побежала на север, к лесу, огородами и свежевспаханными полями, разваливая хворостяные тыны и засеки. Кто-то кричал в толпе, какой-то селянин бросился в ту сторону, а за ним, как злая тень, помчалась рогатая фигура на коне.

Свист, нагайка бьет сверху, опрокидывая свободного на землю! Второй посвист, селянину добавляют, прибивая голову к засохшей траве. Третий посвист – брызгает кровь – ремень вьется, словно летящая змея, заставляя вернуться нескольких побежавших было селян!

И больше никто и носа не высовывал из толпы. Свободные селяне только сжимали от злости кулаки.

А вдали застучали барабаны. Раз, второй, третий. Юношич слушал их со страхом. Навой! Как это случилось? Бранко выдал. Должен был ждать еще целый день. А может, уцепился он за эту последнюю мысль, может, сарай пуст?

Барабаны приближались. Грохот копыт, крики хунгуров. Через луг, перескакивая через межи, летели галопом коренастые невысокие кони.

Что-то сжалось в животе у Юношича, переломило его напополам, когда он смотрел на это. Один из хунгуров волок за собой на веревке покрытый грязью человеческий мешок. Задевал им за тыны, корни, кусты и сухие сорняки. Нечто, в чем с трудом можно было увидеть человеческую фигуру, ударялось о камни, шло юзом, оставляя борозду на мокрой земле.

Тяжело дышащие хунгуры Югуна как вихрь ворвались в человеческий круг у дуба. Спрыгнули с коней, двое быстро подскочили к приволоченному мешку. Рывком подняли его на ноги, больше похожего на грязевого идола, чем на человека, в драной, кусками отлетающей стеганке, покрытого кровью, без панциря: хунгуры наверняка содрали тот как трофей. Рыжие волосы были залеплены грязью, нос перебит, но глаза смотрели гордо и высокомерно.

Его бросили к ногам багадыра, прямо в грязь, на обугленные кости и останки жертв, приносимых Древу Жизни. Никто не протягивал к нему руки, но Навой не ждал, пока начнут его пинать или унижать. Раненый перевалился на бок, скорчился, сжался. Но как-то поднялся, покачиваясь, с лицом, облепленным пеплом, и из-за этого еще более враждебным. С руками, связанными перед собой.

Югун кинул рядом с ним щит с белым безголовым конем, вставшим на дыбы. Посмотрел отцу в глаза.

– Это один из Проклятых! – прошипел он. – Вот!

Пнул Навоя с размаху, рыцарь упал, но не на колени. С трудом поднялся снова, Юношич увидел, как он закусывает до крови губу.

И вдруг кто-то схватил парня за плечо. Держал, словно клещами. Он посмотрел, не оборачиваясь, увидел исчерченную шрамами руку отца. Никаких слов. Прикосновение и хватка. Как сталь…