Царство железных слез

Он даже не успел испугаться. А его уже словно на кол насадили: оглядывались по очереди – Югун, Джочи, жены и шлюхи Тормаса, пустые лица бесов в меховых малахаях с рогами, в шишаках с кожаными клапанами, опадающими на спины. Смотрел уже и Бранко, даже его брат-манкурт смотрел, широко раззявив рот.

И вдруг Юношича отбросила в сторону некая сила. Такая, что парень упал, зарылся в грязь и песок, опрокинув стоявших. Это отец повалил его на землю. А сам выступил из круга.

– Любка врет. Дура она, всегда сына ненавидела. Я укрывал рыцаря. Сам в том признаюсь, беру вину только на себя. Никто из села об этом не знал, слово даю.

Воян шел – мрачный, седой, склоненный, покрытый серым плащом, застегнутым фибулой на плече.

– Ты? Ты, – хрипел, краснея все больше, Тормас. – Я верил… тебе… Одному тебе… Хорошо-о…

– Мой сын ничего не знал. Ну, заканчивайте, сукины дети! – сплюнул Воян. – Конец лицедейству, конец всему.

– На колени, предатель! – пискнул Джочи. – Бей нам челом.

– А ты меня заставь! – прохрипел Воян. – Ну, давайте, дерьмо козлиное! Смердящие степные козлы! Давайте, вставайте против меня!

И Воян двинулся вперед. Прямо на Югуна – выпрямившись, несгибаемо, будто одержал его бес или изменилась его Доля.

Враги уже шли к нему, близились с нагайками, с чеканами, кистенями.

И тогда володарь откинул плащ. Вынул из-под него… меч!

Клинок был сломан.

Достал бы Югуна, когда бы не Бранко. Потому что шаг володаря вдруг перешел в бег; он бросился вперед, миновав хунгуров, чтобы ударить слева, чуть снизу.

И тогда Бранко сшиб его с разбега – плечом, отбросил в сторону, хотя и сам свалился между обугленными костями и черепами. Воян качнулся, но не упал, и в тот же миг враги обсели его, словно псы – согбенные, маленькие, будто карлики, но быстрые и ловкие, прыгающие на согнутых ногах.

Раскачиваясь, Воян встал покрепче, ударил слева – распорол бы противнику живот, будь его меч целым, а так лишь задел слегка, уклонившись от размашистого удара, и ткнул изо всех сил. Сломанным клинком, будто ножом, достал снизу, прямо в защищенное кафтаном тело другого хунгура. Противник вскрикнул, замахнулся саблей, но не попал, скорчился, и тогда володарь отдернул руку и, описав короткую дугу над правым плечом, ударил того с размаху в голову. Сильно, коротко. Сломанный меч прорезал волчий мех колпака, разрубил голову, струя крови выплеснулась на беленый лоб. Похоже, проломил череп, потому что хунгур вдруг обмяк и упал – скорее подобно псу или коту, мягко, не так, как падает срубленный дуб.

Больше Воян не сумел сделать ничего. Достали его саблями. Почувствовал он удар в спину, потом по затылку – залился кровью. Споткнулся, рубанул в руку еще одного хунгура, наконец пал, получив по левой руке топориком, тот прорезал его ватный кафтан, оставил после себя шрам. Потом сабля ударила его в плечо и по макушке. Он не издал ни звука, но меч не выпустил.

– Оте-е-ец! – крикнул Юношич.

И бросился на Югуна.

Шансов у него было немного. Представлял себе, как бьет головой ненавистного хунгура, как валит его, взгромождается на грудь, руками хватает врага за глотку.

Ничего не вышло! Югун принял удар, развернувшись боком. Склоненный, успел достать рукоятью нагайки голову парня. Юношич даже не вскрикнул, мир вдруг взорвался болью, парень пал на колени, чувствуя, как острые кости ранят его ноги, пробивая шерстяные портки. А потом кто-то выкрутил ему руки, сильно, до боли.

– Держите его! – крикнул Югун – Потом посчитаемся!

Кто-то позади Юношича не реагировал на раны. Парень ударил его головой в лицо, отчаянно дергаясь – ничего не добился. Увидел Бранко, потом, краем глаза, кривые, будто когти, пальцы, которыми вцеплялись ему в плечи, и понял, что его держит манкурт. Безвольный и бездушный, словно лесной идол, оживленный магией древних богов.

– Принесите саван крови! – орал Югун. – С благословения Неба и Земли, будем возносить молитву Таальтосу!

Юношич не верил, что все это происходит на самом деле. Был словно во сне: окровавленный, ошеломленный, побитый. Сломленный. И уже – через какую-то минуту – мертвый. Как отец.

Смотрел, как двое хунгуров приносят коврик, вышитый окровавленными черепами, щерящими волчьи

клыки. Другие склоняются над еще живым отцом, связывают ему руки ремнями за спиной, переносят Вояна на развернутый саван, бросают, словно пса, и заворачивают в продолговатый, шевелящийся, дергающийся сверток. Несут его сквозь перепуганную толпу лендичей, бросают на землю перед ними.

– Таальтос! Таальтос! – взгляд Югуна был направлен на восток. – Прости! Дай нам милость Неба и Земли, сойди к нам из замирья! Молю тебя! Прости! Дай нам силу, чтобы наши клинки погрузились в грудь врагов! Тебе даем, тебя слушаем!

Юношич дергался, кричал, выл, видя, как половина хунгуров садится на лошадей, как целый табун летит галопом, топча, один за другим, толстый саван смерти с завернутым внутри отцом. Как первые лохматые коньки скачут, мнут, спотыкаются о тело отца, бьют его копытами и – наконец – давят конвульсивно дергающийся сверток.