Царствование императора Николая II

С разных сторон подходили к своей задаче авторы «Вех». Н. А. Бердяев показывал на ряде примеров, что интеллигенция совершенно не интересовалась объективной истиной и в философии искала только способа доказать свои политические взгляды: «Она начала даже Канта читать потому только, что критический марксизм обещал на Канте обосновать социалистический идеал. Потом принялась за с трудом перевариваемого Авенариуса, так как отвлеченнейшая, чистейшая философия Авенариуса, без его ведома и без его вины, представилась вдруг философией социал-демократов большевиков…» С. Н. Булгаков писал, что революция – «исторический суд над интеллигенцией». «Нет интеллигенции более атеистической, чем русская… Известная образованность, просвещенность есть в глазах нашей интеллигенции синоним религиозного индифферентизма». Он указывал, что русские напрасно воображают, будто бы таким путем они прививают себе подлинную европейскую цивилизацию: на западе есть не только эти «ядовитые плоды», но и здоровые корни. Бесплодному богоборческому героизму интеллигенции Булгаков противопоставлял смирение русских святых и подвижников.

М. О. Гершензон резко обличал оторванность интеллигенции от народа. «Мы не люди, а калеки, – писал он, – сонмище больных, изолированных в родной стране, – вот что такое русская интеллигенция… Мы для него (народа) не грабители, как свой брат деревенский кулак, мы для него даже не просто чужие, как турок или француз; он видит наше человеческое и именно русское обличье, но не чувствует в нас человеческой души, и потому ненавидит нас страстно… Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом – бояться мы его должны, пуще всех казней власти, и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».

Б. А. Кистяковский показывал, что интеллигенция страдает совершенным неуважением к праву. Характерные примеры он находил в истории партии социал-демократов и цитировал слова Ленина на съезде 1903 г. о необходимости сурового подавления несогласных даже внутри собственной партии. («Меня нисколько не пугают, – говорил Ленин, – страшные слова об осадном положении, об исключительных законах. По отношению к неустойчивым и шатким элементам мы не только можем, но обязаны создавать осадное положение…»)

П. Б. Струве писал о «безрелигиозном отщепенстве от государства русской интеллигенции» и о том, что она одновременно понимала политику в самом узком смысле, как внешнее устроение жизни – и видела в этой политике «альфу и омегу всего бытия… Таким образом, ограниченное средство превращалось во всеобъемлющую цель».

С. Л. Франк говорил о своеобразном «нигилистическом морализме» интеллигенции, своего рода «религии служения земным нуждам»; высшее благо для нее – «удовлетворение нужд большинства». Русский интеллигент – это «воинствующий монах нигилистической религии земного благополучия».

Наконец, И. С. Изгоев разоблачал неприглядные стороны быта и психологии студенчества, считавшегося «авангардом» интеллигенции.

«Наши предостережения не новы, – говорилось в конце предисловия. – То же самое неустанно твердили, от Чаадаева до Соловьева и Толстого, все наши глубочайшие мыслители. Их не слушали, интеллигенция шла мимо них. Может быть, теперь, разбуженная великим потрясением, она услышит более слабые голоса».

«Вехи» действительно произвели большое впечатление – тем более что их участники сами считались видными представителями интеллигенции. Левая печать – от умеренно либерального «Вестника Европы» – резко на них обрушилась. «Слепые вожди слепых» – называл их Д. И. Шаховской. «Творцы нового шума» – писал о них «Современный мир». Группа писателей и публицистов во главе с П. Н. Милюковым выпустила даже в ответ целый сборник статей.[153]

С неожиданной страстностью в заседании Религиозно-философского общества выступил против «Вех» Д. С. Мережковский, сравнивший интеллигенцию с загнанной, измученной лошаденкой, а участников сборника – с мужиками, которые забивают лошаденку насмерть…

В печати «Вехи» встретили поддержку только справа. Большое приветственное письмо П. Б. Струве написал архиепископ Антоний Волынский. «Мы не знаем, – писал он, – чем больше восхищаться: научностью ли, разумностью ли ваших доводов, или примиренным любящим голосом вашего обращения к инакомыслящим, или вашею верою в силу человеческой совести даже у тех, кто ее отрицает и в теории и на практике, или, наконец, вашей суворовской храбростью, вашим восторженным мужеством, с которым вы, подобно уверовавшему Савлу, обращаетесь к своим собратьям по былому ложному увлечению».

«Вехи» оказали немалое влияние на учащуюся молодежь; они в некоторой мере оказались тем «последним словом» общественной мысли, по сравнению с которым прежние теории начинали казаться устарелыми. «Вехи» одно время были модными; но хотя эта мода затем прошла, брошенные идеи или, вернее, брошенные сомнения в прежних интеллигентских традициях оставили глубокий след в мировоззрении русских образованных классов.