Царствование императора Николая II

При таких условиях принятие командования самим государем представлялось единственно возможным исходом. Оно устраняло двоевластие; недаром, как подчеркивал в Совете министров А. В. Кривошеин, полевое управление войсками было составлено «в предположении, что верховным главнокомандующим будет сам император; тогда никаких недоразумений не возникало бы, и все вопросы разрешались бы просто; вся полнота власти была бы в одних руках».

В то же время, уступая место своему государю, который уже и ранее оговорил такую возможность, великий князь сходил со сцены с почетом без какого-либо «урона». А так как ближайшие его советники были тесно с ним связаны всей работой, их уход вместе с ним был только естественным. Новые люди – среди них наибольшей известностью пользовался генерал М. В. Алексеев, начальник штаба Северного фронта, которого государь называл «мой косоглазый друг», – должны были занять место генерала Янушкевича и его помощников.

Однако, когда государь сообщил о своем намерении военному министру А. А. Поливанову, тот «не счел себя вправе скрыть» это от кабинета, и решение государя вызвало сразу же ряд возражений. На нескольких заседаниях кабинета министры с величайшим возбуждением обсуждали это решение государя, хотя, казалось бы, оно только было логическим выводом из всех суждений о соотношении между министерством и Ставкой. Начались разговоры о том, что в случае дальнейших поражений страна будет винить самого государя.

«Подумать жутко, – говорил А. А. Поливанов, – какое впечатление произведет на страну, если Государю императору пришлось бы от своего имени отдать приказ об эвакуации Петрограда или, не дай Бог, Москвы». Князь Н. Б. Щербатов выдвигал несколько странные доводы: «Через гущу беженцев, по загроможденным дорогам царский автомобиль не будет в состоянии быстро двигаться. Как оберегать государя от тысяч бродящих в придорожных лесах дезертиров, голодных, озлобленных людей?..»

А. В. Кривошеин говорил: «Народ давно, со времен Ходынки и японской кампании, считает Государя царем несчастливым, незадачливым». Немалую роль в настроениях министров играли также слухи о том, будто это решение, давно лелеемое государем, было внушено… пресловутым Распутиным.

И. Л. Горемыкин, со своей стороны, заявил: «Должен сказать Совету министров, что все попытки отговорить Государя будут все равно без результатов. Его убеждение сложилось давно. Он не раз говорил мне, что никогда не простит себе, что во время японской войны Он не стал во главе действующей армии. По его словам, долг Царского служения повелевает Монарху быть в момент опасности вместе с войском, деля и радость, и горе… Когда на фронте почти катастрофа, Его Величество считает священной обязанностью Русского царя быть среди войска и с ним либо победить, либо погибнуть… Решение это непоколебимо. Никакие влияния тут ни при чем. Все толки об этом – вздор, с которым правительству нечего считаться».

И. Л. Горемыкин оказался прав; все обращения отдельных министров, председателя Госдумы, наконец – коллективное письмо всех министров, за исключением премьера и министра юстиции А. А. Хвостова, – не могли поколебать решения, сознательно принятого государем. Все эти шаги только показали государю, на кого из своих сотрудников он может безусловно положиться, а на кого только условно.

21 августа, накануне отъезда государя в Ставку, министры еще раз обратились к нему, на этот раз с письменным заявлением, повторяя просьбу не увольнять великого князя и указывая на свое «коренное разномыслие» с председателем Совета министров. «В таких условиях, – заканчивалось это письмо, – мы теряем веру в возможность с сознанием пользы служить Вам и Родине».

И. Л. Горемыкин, со своей стороны, сказал: «Я не препятствую Вашему отдельному выступлению… В моей совести Государь император – помазанник Божий, носитель верховной власти. Он олицетворяет собою Россию. Ему 47 лет. Он царствует и распоряжается судьбами русского народа не со вчерашнего дня. Когда воля такого человека определилась и путь действий принят, верноподданные должны подчиняться, каковы бы ни были последствия. А там дальше – Божия воля. Так я думаю и в этом сознании умру».

22 августа состоялось торжественное открытие особых совещаний – новых совещательных учреждений, с участием выборных от обеих палат и от общественных организаций, под председательством соответственных министров, которые должны были обсуждать вопросы, связанные с ведением войны.

Совещание открыл сам государь. Он выразил уверенность в том, что все участники совещаний будут дружно работать на победу России.

«Оставим на время заботы о всем прочем, хотя бы и важном, государственном, но не насущном для настоящей минуты, – говорил государь. – Ничто не должно отвлекать мысли, волю и силы от единой теперь цели – прогнать врага из наших пределов».

В тот же день, 22 августа, государь выехал в Ставку, которая незадолго перед тем была перенесена из Барановичей в Могилев-Губернский, чтобы принять на себя командование всеми вооруженными силами России.

Глава 7