ЦДЛ

Куравлёв не был приглашён и лежал в своём номере, среди ровного без­молвного света, видя сквозь закрытые веки негасимое солнце. Веки были прозрачные и не задерживали лучей. Ровная белизна проникала в него не только сквозь измученные глаза, но и сквозь поры тела. Свет казался рас­твором, в котором Куравлёв плавал, как в огромной колбе.

Он устал с дороги, хотелось спать. Но свет не давал. Он погружал Ку­равлёва в сновидение наяву. Ему виделось множество маленьких кубиков, которые он силился собрать. Но едва он строил из них башню, как они рас­сыпались и разбегались, как маленькие человечки. Возникали пирамиды, ко­торые он хотел сложить в правильный геометрический ряд. Но едва ряд складывался, как пирамиды разбегались, словно крохотные гномики, и он снова их пытался собрать.

Ему показалось, что где-то рядом, совсем близко, находится мама. Он не видел её, но чувствовал её присутствие, её нежность. Несколько раз позвал: “Мама! Мама!” Ему стало казаться, что его окружает множество невидимых бесшумных тел. Они непрерывным роем взлетали верх и, как тени, касались его. Он подумал, что это души умерших покидают Старую Землю и несутся к Новой Земле, чтобы отсюда, от Северного полюса, продолжить путь всё выше и выше. Ему казалось, повторяется сюжет его книги “Небесные под­воротни”. Он предвосхитил в ней этот негаснущий свет, души умерших, уле­тающие сквозь “небесную подворотню”. Он спал и не спал. Это была мука. Его кто-то мучил, посылал пригоршни кубиков и пирамидок, дарил их ему, а потом отбирал. Он сходил с ума. Так действовала на него радиация дав­нишнего взрыва. В этом особенном, близком к полюсу месте пространство сужается в трубку, сжимает магнитные линии, и это сжатое магнитное поле управляет его мозгом, толкая в другие миры.

Куравлёв мучился. Думал о тех, кто совещается в соседней комнате. Они подвержены тем же неведомым излучениям, которые искажают мир, приво­дят к ложным решениям.

Он очнулся. Оказывается, он спал всё это время и бредил во сне, сра­жаясь с миражами, с радужными кольцами негасимого солнца.

Его спутники выглядели чуть помятыми, но вполне бодрыми. Быстро вы­пили кофе и отправились на вертолётную площадку совершать облёт терри­тории.

Вертолёт шёл высоко над тундрой. Куравлёв прильнул к иллюминатору, в котором лучился солнечный спектр. Тундра казалась ровной, зелёной, с чёрными озёрами, которые вдруг вспыхивали, как зеркала, попадая на солнце. Ему померещилось, что продолжается недавнее безумие. Земля вни­зу вдруг стала жидкой, поплыла, полилась, стала куда-то сползать. Он не сразу понял, что это огромное стадо оленей, испуганное вертолётом, разбе­гается в стороны. Они пролетали над Маточкиным Шаром. Земля была по­крыта огромной свалкой. Бесчисленные жестяные бочки, обрывки кабелей, ржавая арматура, остатки каких-то сооружений. Всё, что осталось после ядерных испытаний.

Вертолёт ушёл от берега в море. Оно было зелёное, восхитительное. Бак­ланов подошёл к Куравлёву, стал что-то показывать в иллюминаторе. В мо­ре плыла белая медведица с медвежонком, который вцепился ей в загривок.

— Ниже! Ниже! — показывал Бакланов вертолётчикам.

Вертолёт снизился, сделал круг, и было видно, как медведица, огрыза­ясь на вертолёт, раскрыла пасть: белые клыки, розовый язык. Медвежонок теснее прижался к материнской спине.

После облёта опять состоялось совещание, на которое Куравлёва не при­гласили. Начальник гарнизона сообщил, что через пару часов будет уха на берегу моря.

— Гольцов никогда не видали? Интересная рыба, пахнет свежими огур­цами.

Он сунул руку в ведро, кишащее рыбой. Достал рыбину с открытым ртом и выпученными глазами. Дал Куравлёву понюхать. Рыба действитель­но пахла слизью, морем и свежими огурцами.

— Пока товарищи совещаются, вы возьмите удочку, спуститесь к морю, поймайте гольца.

Начальник гарнизона снабдил Куравлёва удочкой, насадил на крючок наживку, забросил в море. Некоторое время смотрел на поплавок, а потом ушёл. Куравлёв остался на каменистом берегу, где плескалось море. Смотрел на поплавок, качавшийся на волне. Он не знал, о чём совещаются властные мужи. Быть может, о полигоне, но, быть может, о чём-то грозном, предсто­ящем, которое он выкликал, ожидал, а теперь вдруг испугался. Испугался непоправимой ошибки, небывалого краха, который опрокинет множество жизней, и жизнь Куравлёва, и жизнь жены Веры, и сыновей, Степана и Олега, и жизнь такой далёкой, недоступной, но любимой Светланы. Долж­но быть, она забыла о нём и счастливо живёт с Пожарским в Анкаре, куда Куравлёву никогда не попасть.