Цеховик. Книга 13. Тени грядущего

А вот если он не получит того, что хочет, тогда выходит, что и терять ему больше нечего. А раз терять нечего, ждать от него можно будет чего угодно. В общем, отдаём оригиналы.

— Он может их сбросить сообщникам, например, — хмурится Евгений.

— Нужно быть готовыми отслеживать несколько человек, не только объект, — качаю я головой.

Евгений недовольно опускает голову, но молчит, не возражает.

— Хорошо, — кивает Злобин. — Я согласен, даём оригиналы. Поехали дальше.

В половине шестого я подъезжаю к вокзалу. На площади перед главным входом столпотворение. Автобусы, такси, люди с чемоданами и сумками, приезжают и уезжают легковушки. Шумно. Пахнет бензиновыми выхлопами.

На здании вокзала колышутся огромные плакаты с чёрно-белыми портретами Маркса, Энгельса и Ленина. Как говорится, оказывается Карл Маркс и Фридрих Энгельс не братья, а четыре разных человека…

Они угрюмо взирают на суету пролетариев, крестьян и жалкой интеллигентской прослойки, явно печалясь, что те променяли светлые идеалы мировой революции на мелко-буржуазные и сугубо бытовые радости и чаяния.

Между портретами, придавая композиции погребального трагизма, трепещут насыщенно-кумачовые полотна. Чёрный, красный и немного белого. Крупная надпись поясняет: «Да здравствует Марксизм-Ленинизм!»

Я вхожу в душный и шумный зал. В руке чемодан, сливаюсь с толпой, как настоящий приезжий, вернее, наоборот, отъезжающий. Народ снуёт туда-сюда. Осматриваюсь.

«Уважаемые пассажиры! — объявляет диктор хорошо поставленным голосом. — Поезд Москва-Жмеринка отправляется с третьего пути. Будьте внимательны и осторожны!»

Будем, что нам ещё остаётся-то… Внимание и осторожность, м-да… Все скамьи заняты. Деревянные, красивые, местами потемневшие от времени. Прохожу мимо ячеек камеры хранения. Вот она, моя сто восемьдесят первая… Торопиться не нужно, надо всё как следует осмотреть для начала.

Я иду в буфет, беру бледные сосиски с горчицей и стакан чая. Встаю за столик на высокой ножке и внимательно прочёсываю взглядом зал. Часть ожидающих сидит ко мне спиной, значит нужно осмотреть и с другой стороны…

Зал, конечно, красивый — лепнина, колонны и капители, ампир, понимаешь, ли. Сердце гордостью наполняется, умели же когда-то. Хотя бы и до революции, но всё же равно, здорово…

Сверху на галерее матерятся маляры, растягивая куски брезента и таская стремянки и вёдра с краской. Поварёнка нигде не видно. Лады. Я делаю несколько глотков из стакана и двигаю в противоположный конец зала. Нет, и отсюда не видать. Оно и понятно, но проверить было нужно.

Ну ладно… Раньше сядем, раньше и встанем… Я подхожу к ячейке и набираю код. Восемнадцать ноль-ноль. Удобно, и время, и код одинаковые. Открываю дверцу и… ух-ты… конверт. Лежит, как в сейфе.

Беру, а чемодан впихиваю в ячейку. Смотри-ка, письмецо толстенькое, что там он «Войну и мир» мне написал? Вытаскиваю. Твою дивизию! Фотография. Причём, судя по всему, свеженькая. На фоточке запечатлён Трыня!

Сердце ухает… Он стоит в кирзовых сапогах, брюках, заправленных в эти сапоги, рубашке и деревенском картузе. В руке — ведро. Взгляд тоскливый. Позади него деревянный забор с дырами, через которые смотрят свиньи. Скотный двор… Какого хрена…

Переворачиваю карточку, ничего не написано… Так… Вытаскиваю тетрадный листок, сложенный вчетверо… Разворачиваю. Текст отпечатан на машинке.

Дорогой друг, надеюсь ты не сердишься за то, что молодой человек помогает нам по хозяйству? Работы у него немного, единственное, что приходится делать — это кормить свиней. Зато ему не скучно, ведь это весьма увлекательное занятие.

Тут хорошо, свежий воздух, когда ветер дует в сторону от свинарника, животные, красота, одним словом. Что ещё нужно молодому растущему организму? Питание какое-никакое тоже имеется. В общем, не беспокойся, с Андрюшей всё в порядке.

Пока в порядке.

Но насколько всё закончится благополучно, зависит только от тебя. Поэтому очень прошу, если ты не хочешь, чтобы молодой человек случайно поскользнулся и угодил прямо в корыто к голодным свиньям, придерживайся наших договорённостей, как можно более точно.