Он хочет заговорить с Ирой, обнять мелкую, но света слишком много. Поток фотонов растворяет его плоть. Череп дымится и тает, как кусок сухого льда, брошенный в воду. Степан понимает, что нужно укрыться. Набраться сил, отдышаться, вздремнуть – а потом они поговорят… Но пока надо прятаться, и срочно – пока от него хоть что-то осталось. Он мечется по квартире в поисках хотя бы одного темного угла, но яростное электричество просвечивает его насквозь. Загнанный, едва живой, он вбегает в детскую – и наконец находит спасительный клочок темноты. Поскуливая, он втискивается под кровать мелкой и закрывает глаза. Хотя бы полчаса. Ну, час. Потом он выйдет и все-все объяснит.
Его бьет дрожь. Он отчаянно ворочается под кроватью – и натыкается на помятую сигарету. Вот молодец мелкая, думает он. Отлично придумала. Но сегодня это тебе не нужно, сегодня я сам, собственной персоной, буду охранять тебя и отгонять любого, кто полезет к тебе под кровать. Теперь бояться нечего. Я защищу…
Курить в комнате, тем более в детской, – неправильно, но сегодня, наверное, все-таки можно. Ему надо успокоиться. Просто необходимо успокоиться. Он щелкает давно забытой в кармане штанов зажигалкой и смотрит, как играет на свету выползающий из-под кровати дым.
– И ты согласилась? – спрашивает Юлька. Спрашивает ровно, даже аккуратно, но Ира различает тень визгливого любопытства в ее голосе.
– А что? – Она с вызовом вскидывает голову, и Юлька тут же отводит глаза. Осторожно отхлебывает из бокала. – Меня, знаешь, не каждый день замуж зовут, – говорит Ира. – И с мелкой он ладит… Ей все-таки отец нужен.
– Так ты думаешь, Степка не вернется?
Ира пожимает плечами, выпячивает губу, чтобы сдуть упавшую на лоб прядку. Пытается вспомнить, когда перестала ждать. Два года назад? Три? А может, поняла сразу? Может, названивая в полицию и больницы, уже знала, что – не найти?
Надо было войти в этот пустой дом, думает она. Может, надо было хотя бы попытаться… Но тогда мелкая осталась бы одна. Это Ира тоже знает – как знала тогда, пять лет назад, что ни в одну больницу не привозили высокого плечистого мужчину со светлыми глазами и бородкой, взрослого трезвого мужчину, панически боящегося даже самых слабых лампочек.
Она перегибается через перила, сжимая бокал, и светлые капли вина падают в десятиэтажную пропасть. Не замечая этого, Ира яростно смотрит на кирпичную коробку с безупречно чистыми окнами.
– Ненавижу его, – говорит она. – Торчит, как бельмо на глазу… Знаешь, – неожиданно ухмыляется она, – я же на него стучала во все инстанции. Типа – незаконная постройка, разберитесь, снесите к чертовой матери…
– И что?
– А ничего. «Строения по указанному вами адресу отсутствуют…»
Подхватив с перил бокалы с вином, подруги возвращаются в комнату, и хмурая десятилетняя девочка, сидящая у телевизора, вскакивает и выбегает, с треском захлопнув за собой дверь. С минуту она прислушивается к грустному голосу мамы, которая объясняет что-то – извиняется, наверное, за ее поведение. Оправдывается. Вечно она оправдывается – как начала, когда пропал папа, так и не останавливается. Все врала, что у них все хорошо и они никогда не ссорились…
Девочка забирается под одеяло и сворачивается клубком, поджимая под себя длинные тощие ноги. Ее прикрытые ресницы подрагивают в оранжевом свете ночника. Из-под кровати несет табачным дымом. Она только сегодня мыла полы – днем ей хватает храбрости сунуть швабру под кровать. Днем она может даже заглянуть туда, чтобы вытащить, например, закатившийся фломастер, или сунуть руку, чтобы сильнее потереть пол мокрой тряпкой и попшикать на него освежителем. Но запах дыма неистребим. Ночью он становится сильнее. Ночью она ни за что на свете не полезет под кровать. Все, что попадет туда, останется лежать до утра.
Ночник громко щелкает и гаснет, и девочка, сердито закусив губу, включает его снова. Сто, говорит она себе. Может, сегодня он больше не будет выключаться. Девяносто девять. Девяносто восемь. Может, сегодня он больше не станет выключать свет и даст ей спокойно поспать. Девяносто семь…
Вадим Картушов
Александра Давыдова
Общество настоящих живых мертвых поэтов
Мой последний рабочий день закончился в пять утра в туалете ночного клуба. Свет здесь был местами даже покруче, чем в профстудиях, и выглядел «более прикольно, чем симуляция», если верить нашим дизайнерам. Но я подозреваю, эти ленивые жопы просто обрадовались возможности не вкалывать лишний раз.
Отмывая в раковине девайс из секс-шопа – из прозрачной сиреневой фальшплоти с блестками и голографическими эффектами для большего вовлечения, – я краем уха слушала, как писатель отчитывает Мариночку. Мариночка в ответ только беспомощно икала и пыталась отползать в сторонку вдоль стенки.
– Куклы и секс-киберы! – бушевал наш – то есть уже «их», с сегодняшнего дня «их» автор. – Вы там совсем поехали?