Ранее дни Максима походили друг на друга. Утро – под грязным пропитанным смогом московским небом, водитель вёз Максима на работу, затем следовала каша из событий, встреч, пустословия; вечер – под тем же, ещё более засаженным за день небом водитель вёз Максима обратно домой. Многие скажут: не самый плохой вариант, всем бы такой, но как мы видели, для Максима он оказался тупиковым. Жить, работать для того чтобы тратить, работать и снова тратить и тратить, набить свою утробу кусками пожирнее и в этом видеть смысл всего – нет, это существование скота. Максима давно перестала радовать жизнь. Ему случалось бывать в красивейших интересных местах, природа ли это была, либо иные чудесные виды. Но всегда он как-то не мог впитать в себя их красоту, налюбоваться ими, хотя очень этого желал, это было одним из смыслов его жизни. Ему всегда думалось, что когда-нибудь он заживёт счастливо, исчезнет чувство внутренней духовной неудовлетворённости и вот тогда он сольется с пейзажами и растворится в них.
Более месяца Максим копался в литературе о Ленине, одновременно с этим готовясь осуществить задуманное. Он отошёл от прежних дел, забросил все свои проекты, мало с кем виделся. Он рассчитал небольшой штат своих работников, распустил охрану. Никто не понимал действий Максима, некоторые решили, что у него «поехала крыша».
Максим же в первый раз в жизни ощутил себя по-настоящему свободным. Теперь он мог планировать свои дни как угодно. Между тем начался Великий пост, и Максим твердо решил его держать. В первый день поста Максим снова поехал в Сергиев Посад приложиться к мощам преподобного Сергия. Припарковав машину на автостоянке с тыльной стороны Лавры за оврагом, по которому угадывался былой крепостной ров, Максим не спеша пошел по узкой дорожке вдоль стены. Вид Лавры с той стороны наиболее впечатлил Максима, он казался ему выхваченным из средневековья. Стояла чудесная погода. Солнце светило совсем по-весеннему. Снег уже размок. Бриллиантовые капли падали с крыш и деревьев. Воздух был сыр и свеж. На душе у Максима было легко и немного грустно. Ему вспомнилось, как в детстве, в подобные погожие деньки они с ребятами, сбежав с уроков, с утра до позднего вечера гуляли на улице. Модничая, они рано не по погоде, ходили без шапок и весенний ветер шевелил их волосы. Тогда будущая жизнь казалась Максиму такой бесконечно огромной и обязательно счастливой. Идя вдоль стены, Максим обогнул почти пол-Лавры. Его увлекла эта прогулка, впечатлили виды огромной с мощнейшими башнями белой крепостной стены, выглядывающие из-за неё нарядные маковки церквей и высокой, стройной многоярусной колокольни. Максиму показалось, что он, наконец, задышал полной грудью.
С внутренним трепетом Максим приложился к мощам преподобного Сергия, немного погулял по территории Лавры, попил воды из источника и с удовольствием намочил свой лоб и волосы. Уже на выходе из монастыря Максим на некоторое время задержался у фрески, на которой Сергий Радонежский благословлял на Куликовскую битву Дмитрия Донского. Рядом с преподобным Сергием стояли два монаха, в прошлом известные воины Александр Пересвет и Андрей Ослябя. Из истории о Куликовской битве, в которой русская рать в крупном сражении разгромила татар, Максим помнил, что перед битвой состоялся бой Пересвета с ордынцем Челубеем и наш воин сразил монгольского исполина, но сам тоже погиб. Максим наметил отыскать побольше сведений о Пересвете и Ослябе. Приехав домой, через вездесущий интернет он узнал, что мощи святых великомучеников Александра Пересвета и Андрея Осляби хранятся в Москве в Старом Симоновом монастыре на Восточной улице. На следующий день Максим был в этом месте. Он заехал туда через небольшой тихий чудный парк, справа от которого шла высокая стена какого-то старинного здания. Максима удивило это место: совсем недалеко от центра Москвы, от шума и суеты, вдруг оказался такой хранимый Богом уголок. Церковь была почти пустой, Максим поставил свечки и приложился к ракам воинов-схимников. Здесь Максим опять ощутил знакомое ему по прогулке в Лавре состояние. Ему было спокойно и хорошо, и почему-то хотелось плакать, плакать по другому, не так, как обычно плачут люди, не из-за горести, не из-за обиды, а из-за какой-то внутренней тихой грусти.