Целиком и полностью

– И она обожала смотреть старые фильмы, вроде «Поющие под дождем», «Белое Рождество», все картины Фрэнка Капры.

– Кто такой Фрэнк Капра?

– Он снял «Эта прекрасная жизнь».

– Никогда не видел.

– Его все время показывают по телевизору на Рождество. Это классика.

– У нас дома ничего такого не смотрели. – Он криво усмехнулся. – И вообще мюзиклы слишком сопливые.

– И что? – возразила я. – По мне, так это самая лучшая фантазия. Красивые люди, которые время от времени начинают петь, потому что просто говорить о своих чувствах считают недостаточным.

Ли посмотрел на меня так, как будто меня стошнило золотой рыбкой. Я покраснела, а он постарался сгладить реакцию, сказав:

– Продолжай…

– Она много читала, но, прочитав, к книгам не привязывалась. Все свои вещи она могла уместить в один чемодан.

– Она когда-нибудь кричала на тебя?

– Нет.

– Когда-нибудь говорила, что ты монстр?

– Нет.

– А видела, как ты делала это?

Я поежилась.

– О боже – нет.

– Но ты ей рассказывала?

– Мне приходилось. Она бы все равно узнала.

– Но ты не поэтому ей рассказывала.

– Может, и нет.

– Ты хотела, чтобы она все исправила.

– Так всегда думают в детстве. Что мама может все исправить.

– Только не моя, – усмехнулся Ли.

– А, ну да. Извини.

Я полистала лежавший у меня на коленях дорожный атлас. Утром мы будем проезжать мимо Чикаго.

– Эй, не хочешь повести машину до парка? – предложил Ли. – Машин тут мало, можно просто держаться в правом ряду.

– Не могу. Я не готова.

Он пожал плечами:

– Ты готова, когда говоришь, что готова. Может, стоит попробовать?

Если бы я ответила отказом, то только упала бы в его глазах. Поэтому я целый час просидела в напряжении за рулем, постоянно напоминая себе дергать рычаг переключения скоростей. Слева нас обгоняли машины, сигналили.

– Не обращай внимания, – сказал Ли. – У тебя отлично получается.

Мы не попали в аварию, и нас не остановили полицейские. Это уже можно было считать успехом.

После обеда мы лежали в кузове, и Ли включил свой транзисторный приемник. Поначалу находились только спортивные каналы или политическая болтовня на АМ-частотах, но потом я повернула ручку и услышала:

«…Знайте, что все мы браться и сестры, даже если часто и ведем себя совсем не так. Всякий, кто стоит перед вами в очереди на кассе, каждый, кто ожидает сигнала светофора, каждый, с кем вы пересекаетесь взглядом утром по дороге на работу…»

Голос диктора походил на голос старомодного проповедника, но в нем действительно был какой-то смысл. Воодушевленный, чуть дрожащий, чудесный голос, и я, лежа на фанере, вслушивалась в него, как будто от этого зависела моя жизнь.

«Та ваша коллега на работе, которая вроде бы ни разу ни о ком не сказала доброго слова, – она ваша сестра. Ворвавшийся в ваш дом и обчистивший шкатулку с драгоценностями вор – он ваш брат. Мы должны прощать друг друга!»

Перед моим мысленным взором возник отчетливый образ говорящего: высокий и худой мужчина с длинным носом и выступающим кадыком, очень серьезный, в сером костюме и в малиновом галстуке-бабочке.

То, что это прямой эфир, я поняла, только когда вступил хор других голосов (тихо, но это потому, что они стояли дальше от микрофона): «Аминь! Говори, преподобный!»

Проповедник продолжил: «И все же мы не сможем простить друг друга, пока не простим самих себя».

Он разглядывал своих слушателей сквозь толстые темные очки, вроде тех, что мужчины носили в шестидесятых, и у него над бровью розовел маленький шрам – в том месте, куда ему шестилетнему угодила коньком его сестра.

Хор с чувством отозвался: «Аллилуйя! Прости и будь прощен, брат!»

Эти люди сегодня приехали издалека, чтобы послушать его снова, несмотря на то, сколько раз видели его до этого. Действие происходило в одной из тех церквей, где люди дергаются, трясутся и громко воздают хвалу тому, кто умер за их грехи. (Я так до конца и не разобралась с тем, как это работает.)

«Разве не за этим мы здесь? Прощение. Разве не за этим ты пришел сюда, брат?»

«Так и есть, преподобный», – раздался голос подальше.

Закрыв глаза, я представила, что нахожусь среди его слушателей. Мужчина в малиновом галстуке повернулся ко мне и махнул рукой в знак приветствия.

«А ты, сестра. Зачем ты здесь?»

Я открыла рот, но кто-то из радио ответил вместо меня тонким голоском: «Чтобы простить и получить прощение».

Ли зевнул.

– В этой стране, куда ни поедешь, везде по радио одни религиозные чудилы.

– Это не простой религиозный чудила, – сказала я. – Мне нравится то, что он говорит.

– Ну да, да. Заманивают тебя всякими сладкими речами, проповедями про любовь и всепрощение, а потом начинают вытягивать деньги под тем предлогом, что ты должен чем-то пожертвовать ради всеобщей любви.

«Господь сказал: “Нечестивым же нет мира”. Хотим ли мы все познать мир? Да-да, истинно говорю вам! Даже самый нечестивец жаждет мира и покоя…»

Ли протянул руку к ручке настройки, но я отвела ее.

– Не возражаешь? – с некоторым напором спросила я.

Он закатил глаза.

– Прости меня, сестра Марен.

Я прибавила громкость, заглушая его ворчание.