Целитель #05 - Пятилетку за три года!

А вечерами слал бодрые рапорты по электронке – ребенок двоек не нахватал, накормлен, спать уложен. Ну и хвалил подопечную для пущего позитива. Вот, мол, Настя простирнула белье – сама, по собственному желанию! Пусть мамочка умилится…

…Разделавшись с домашкой, я подошел к окну и отдернул штору. Возможно, ощущение нарождающихся надежд приходит весной не потому вовсе, что солнце начинает припекать. Голые деревья, еще вчера скорбно воздевавшие кривые ветки, сегодня кутаются в легчайший муар нежной зелени. Парная чернота земли подергивается травяным пухом, а в воздухе сквозит лучезарность. Всеобщее обновление захватывает и людей, отбившихся от природы, кружит их в хороводе перерождений, заряжая новой верой и любовью.

Я глубоко вдохнул, улавливая сквознячок из форточки. Прозрачные клубы изумрудной и малахитовой опуши в парке – еще не очевидность апреля. Нужно пройти в бывшую родительскую спальню, чтобы разглядеть частный сектор по речным берегам. Там цветут сады.

Вишни и груши обволакиваются пышной белой кипенью. Еще клейкая листва как следует не распустилась, а путаница ветвей уже гнется под ворохами соцветий. Минует день-другой, и яблони тоже примерят невестины платья. Весна – пора упований!

Летом жизнь царит и буйствует, не ведая печалей листопада. Какие уж там робкие надежды! Сплошная сбыча мечт. Но вот я вбираю полную грудь будоражащего апрельского духа – и хочется жить! «Любить неистово и пылко, как будто бы в последний раз…»

Поймав себя на том, что пристально гляжу на пустой стакан, дотянулся до синего сифона, заправленного с вечера, и выдавил шипучую струю. Покачал стакан, вспенивая воду легким посылом.

Две недели энергия держится во мне, не истекая. А это значит, что мои внутренние «батарейки» выздоровели, обратившись в генератор, как раньше, до ракообразной хвори. Как уж там всё устроилось в моем мозгу – бог весть, но больше я не позволю «маленьким серым клеточкам» уродоваться, расползаясь мерзкими кляксами астроцитом. Но и растрачивать силу зря, на глупые фокусы, тоже не стану.

Вернулся дар? Хорошо. Весна же! Однако близить слезливую осень не стоит…

Боязливый стук в дверь вырвал меня из накатов суждений. Задирая брови в немом вопросе – чего ж не звонят? – вышел в прихожую и повернул ключ. За порогом стояла Инна.

Я обмер. В душе всё ощетинилось и сжалось. Хлябь воспоминаний хлынула по центральной нервной, мешая сладость с горечью. Рваные мысли замельтешили, множа сумбур в голове.

Хорошистка оделась вызывающе модно, а вот макияжа и следа не было, как у девчонки в «чистом цеху». Впрочем, Инна, как ни крутила ее любовно-киношная жизнь, не утратила юной свежести. Да, поблекла немного, да, закатилось прежнее сияние глаз, но ей же еще и восемнадцати нет!

«Стоп! – притормозил я поток сознания. – Сегодня ж двенадцатое…»

– Здравствуй, – робко вытолкнула нежданная гостья, шаря взглядом по моему лицу, словно ища ответ на не заданный вопрос.

– Привет, – в памяти заиграл оркестр Франка Пурселя. Смычки исторгали пронзительную мелодию «Манчестер – Ливерпуль». – Заходи.

Потупив глазки, девушка переступила порог и легонько щелкнула задвижкой.

– С днем рождения. – Мои губы наметили улыбку.

Дивный ротик Инны приоткрылся, будто силясь вымолвить то, что давно просилось на язык – и слезы потекли у девушки из глаз. Она махом закрыла лицо ладонями – маслянисто блеснуло обручальное кольцо – и заревела.

– Прости меня! Ну, прости! Ну, пожалуйста! – Гостья выталкивала слова глухо и невнятно, давясь рыданиями. – Ну, не могу я так больше! Прости-и!

И что мне было делать? Я ничего не забыл, ни обиды, ни боли, но и зла своей «бывшей» не желал. Без особой охоты, но мои руки обняли Инну за плечи. Девушка моментально стиснула мою шею руками, прижалась, дрожа и выплакивая свои горести.

– Не плачь… Рёва-корова… – пшеничную косу моей школьной любови состригли ради роли, и пальцы перебирали короткие светлые пряди. – За что мне тебя прощать? Что ты такого натворила? Ну, влюбился, признаю. И что? Не утолил вожделения? Ну да, жалко, конечно! – улыбнулся я. – Такую красотулю не затащил в постель!

Инна подняла заплаканное лицо и смущенно улыбнулась сквозь слезы. Утешая, я поцеловал ее соленые, чуть припухшие губы. Девушка встрепенулась, распахнула глаза, снова вспыхнувшие живым голубым светом, подалась навстречу – и поникла. Она больше не Дворская, она – Видова.

Неохотно отстраняясь, Хорошистка легонько, словно забывшись, провела рукой по моей рубашке и шмыгнула носом, смазав весь эффект. А я очень хорошо чувствовал ее в этот момент, даже лучше, чем раньше. Я ведь никогда не ошибался в людях, улавливая их психосущность, что ли, – и устои характера, и некий эмоциональный срез.

Инна не играла страдалицу, ее действительно мучило то, что произошло между нами. Вернее, то, чего не произошло. И эти переживания были замешаны на тягостной зимней мути – истериках сварливой матери, шипении новой родни, жестких императивах Гайдая. А опереться не на кого!

Если Олег не бросит ее, не предаст, я многое прощу «этому актеришке».