Цельное чувство

И засим, упредив заране,
Что меж мной и тобою — мили!
Что себя причисляю к рвани,
Что честно мое место в мире:

Под колесами всех излишеств:

Стол уродов, калек, горбатых…
И засим, с колокольной крыши
Объявляю: люблю богатых!

За их корень, гнилой и шаткий,

С колыбели растящий рану,
За растерянную повадку
Из кармана и вновь к карману.

За тишайшую просьбу уст их,

Исполняемую как окрик.
И за то, что их в рай не впустят,
И за то, что в глаза не смотрят.

За их тайны — всегда с нарочным!

За их страсти — всегда с рассыльным!
За навязанные им ночи,
(И целуют и пьют насильно!)

И за то, что в учетах, в скуках,

В позолотах, в зевотах, в ватах,
Вот меня, наглеца, не купят —
Подтверждаю: люблю богатых!

А еще, несмотря на бритость,

Сытость, питость (моргну — и трачу!)
За какую-то — вдруг — побитость,
За какой-то их взгляд собачий

Сомневающийся…

— не стержень
ли к нулям? Не шалят ли гири?
И за то, что меж всех отверженств
Нет — такого сиротства в мире!

Есть такая дурная басня:

Как верблюды в иглу пролезли.
…За их взгляд, изумленный насмерть,
Извиняющийся в болезни,

Как в банкротстве… «Ссудил бы… Рад бы —

Да»…
За тихое, с уст зажатых:
«По каратам считал, я — брат был»…
Присягаю: люблю богатых!

Целый ряд признаков свидетельствует о том, что «Не по вкусу мне и по нраву» представляет прямой выпад в адрес цветаевских стихов. Не говоря уже о прямых — без обиняков — рефлексиях типа первой строфы. «Не по вкусу мне и по нраву <…>/ оспаривать чье-то право / Иронически петь богатых», автор пытается ассоциативно-парафрастически,

через парящего в небе лебедя, передать ощущение цветаевской поэзии, мобилизуя для этой цели глубоко внедренный в сознание эмиграции образ лебединого стана (так называлась неизданная, но широко известная книга стихов поэтессы о Белой гвардии). Анонимный оппонент Цветаевой, безусловно, намеренно имитирует ритмический пульс ее стихов и финиширует евангельской заповедью («Не судите, да не судимы будете» Матф. 7, 1) — в тон и в пику ее строчкам: «Есть такая дурная басня: Как верблюды в иглу пролезли», намекающим на слова Христа о том, что «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Матф. 19, 24). «Ответ» приведен в количественное единообразие с «оспариваемым текстом»: в нем столько же стихов — 10 строф, 40 строчек, — что и у Цветаевой.

Кто написал этот текст — неизвестно. Хозяин архива инженер Рутенберг, который хотя и имел литературное окружение и дружил со многими знаменитыми русскими писателями — М. Горьким, Л. Андреевым, О. Дымовым, близко знал А. Толстого (к этому кругу можно добавить менее громкие имена русских литераторов: В. Жаботинского, Б. Савинкова, А. Дикгофа-Деренталя, С. Мстиславского и др.), хотя вел дневник, некоторые места которого отличаются вполне литературным и более того — пронзительным лирическим слогом, стихов, однако, не писал.

Есть все основания предположить, что из многочисленных корреспондентов Рутенберга именно личность и деятельность Цетлина заключают т. е. «улики», которые указывают на него как на автора «ответа Цветаевой». Условия, которым отвечает при этом Цетлин, следующие: будучи по-настоящему богат, он абсолютно уверен, что этого не должно стыдиться («Духа творческого дыханье / И богатым тоже известно» звучит едва ли не как защита и оправдание собственного духовного и интеллектуального пути и собственных нравственных и художественных ценностей); способность выразить свою «обиду» и несогласие не прозаическим словом, а именно в стихах; представление об авторе-визави как о большом поэте («…взнесенный талантом смелым, / Голосисто, светло и звучно / В небе плавает лебедь белый») и абсолютная собственная поэтическая непретенциозность — в противном случае, следует думать, стихи давно стали бы достоянием общественности.