Цельное чувство

Некоторые цетлинские стихи не просто экфрастичны, соединяют в себе звуковой образ с пластическим, но более того — восходят к святая святых — творческому акту живописцев, в ряду которых особое место занимают названные выше Сезанн и Ван-Гог. Наиболее зрелые поэтические строчки Амари-Цетлина — те, что соприкасаются с живой материей искусства, сокровищницей великих мастеров, как, скажем, в стихотворении «Рим», где образно зримо воплощен «краткий очерк» художественной истории «вечного города».

В той же мере, что и к живописи, Цетлин тяготел к музыке будучи ее тонким знатоком и просвещенным любителем. Упомянутый выше его роман «Пятеро и другие» представляет собой не просто талантливый опыт исторической беллетристики, но и текст написанный автором, имеющим добротную музыковедческую подготовку. Однако, оставаясь в живописи и музыке все же зрителем и слушателем, пусть и не рядовым, Цетлин ощущал себя подлинным профессионалом в литературной сфере — как писатель-романист литературный критик, переводчик и поэт. Сказать о нем, хотя бы коротко, в этой его ипостаси, и прежде всего как о поэте, будет в особенности уместно, сообразуясь с предметом и содержанием данной книги.

Первый цетлинский сборник отмечен «детской болезнью» революционности: «песни борьбы» сопровождаются в нем реквиемным подголоском, героическая символика — гневной ораторской мелодекламацией. Критические отзывы на первую поэтическую книгу Амари приведены в соответствующем месте комментариев, здесь же хотелось бы лишь отметить, что хотя ораторские интонации и образы будут и в дальнейшем иногда встречаться в стихах поэта Цетлина, все же гражданская и политическая лирика не станет основной магистралью его творчества. Дальнейшая эволюция будет происходить в ином поэтическом русле, и уже во втором сборнике стихов — «Лирика» (1912) — пламенный трибун уступит место влюбленному лирику. Этой сменой тематических, стилевых, интонационных регистров будут отмечены те изменения, что произошли с автором и — соответственно — с его лирическим «я» за прошедшие годы. Известное перерождение коснулось содержания и формы поэтической исповеди — она стала менее «социальной» и, как положено зрелым стихам, более интровертивной и личной.

Любовь и тайны творчества — две краеугольных темы поэзии вообще — составляют поэтическую вселенную Амари-Цетлина— Любопытно, что некоторые стихи, включенные в «Лирику», датированы теми же самыми 1905–1906 гг., что и гражданская лирика первого сборника. Написанные в то время, на которое приходится наибольший интерес Цетлина к политической жизни и живое участие в ней, они как бы «изменяют» партийной эсеровской идеологии с вечным и до конца непостижимым чудом жизни, которое не способна разгадать и перетворить никакая политическая мысль и социальная теория. Разумеется, провербиальная формула о «вечности заложнике у времени в плену» к Амари приложима в той же самой мере, что и к другим поэтам, да и сам он, о чем шла речь выше, прекрасно сознавал, что не принадлежит к наиболее ярким и видным из них, но цетлинская биографическая канва и корреспондирующие с ней творческие рефлексии действительно вели его от «времени» к «вечности» — от конкретных политических событий к загадкам мироздания и бытия как таковых. Смена ценностей и жизненных пристрастий — то, что обычно обозначают по отношению к нему сухой фразой «отошел от политической борьбы», — органично и естественно отразилась в тематике и лирической интонации стихов, в их образной системе и эмоциональной энергетике. При этом, и данный момент следует подчеркнуть со всей определенностью, Цетлин до конца своих дней остался верен заветам и идеалам юности, тому образу свободы и демократии, который в торжественно-романтическом, героико-экстатическом духе воплотился в его первом сборнике. Недаром в стихотворении «Ключ свободы», завершающем книгу стихов «Кровь на снегу» — последнюю изданную при жизни и посвященную излюбленной им Декабристской теме, Амари-Цетлин напрямую связывает героев 14 декабря с Февральской революцией, главным событием в жизни того круга деятелей и их идей, к которому сам же принадлежал:

И когда через многие годы
Вдруг народ свой выпрямил торс
На одно мгновенье свободы —
C’etaient ses amis du Quatorze!

Сон иль явь? О, Боже великий!

Или то океан отмерз?
Толпы, площадь, цветы и клики,
Се seront ses amis du Quatorze!

Более того, в одном из стихотворений, включенном во второй сборник, — «Особым знаком отмечает кровь», — поэт пытаете соединить в своей «жизни и судьбе» прошлое с настоящим, установить некую, невидимую внешним зрением, связь между «мстителем» и «любовником». Метафорической основой оказывается кровь, которая и как знак террора, и как знак любви едина в своей сущности «общего трагизма»: