Целую, Кощей (СИ)

Я уже устал от их перемигиваний, но идею заночевать воспринял с энтузиазмом. Это же я Варю снова смогу увидеть! Но все мои планы сломал Калымдай. Точнее — участковый. А еще точнее — бабка его, которая Яга.

В этот самый момент моих грандиозных планов, меня вызвал Калымдай по булавочной связи:

— Федор Васильевич, не отвлекаю?

— Докладывай, Калымдай, надеюсь, ничего не случилось?

— Ничего, Федор Васильевич, кроме похорон.

— Что еще за похороны? Кого это там хоронить надумали?

— Так участкового же, Ивашова.

— Ох ты ж… Помер всё-таки? Эх…

— Да что вы, господин генерал, — засмеялся Калымдай, — дождешься от него такого, как же. Это бабка его нахватала под предлогом похорон со всего Лукошкино денег, а отдавать-то назад их ей не хочется. Вот и уговорила участкового мол, проведем ложные похороны, полежишь мол, в гробу пару часиков, а потом откопаем и про чудесное воскресение с того света что-нибудь придумаем.

— Вот же карга старая…

— Так что вечером похороны. Какие будут указания?

— Да какие тут указания… Жди нас, на месте разберемся.

Михалыч внимательно прислушивался к разговору и вопросительно поднял брови, как только я закончил:

— Назад в Лукошкино, внучек?

— Да вот же, деда…

* * *

За всю дорогу назад по лесу я даже ни разу не споткнулся! Как улетел в грёзах к своей Варюше, так и вынырнул из них только на опушке перед Лукошкино. Да и то не сам, а от тычка деда:

— Внучек, ау? Эка тебя скрутила-то девка твоя… Скидавай портки!

— Ты чего, дед? Отлупить хочешь? Или какие пострашнее мысли имеются? Ты дед, того… завязывай. Хочешь, я тебе отпуск на пару дней дам — у Фёклы своей лечебную терапию пройдёшь?

— Дурень ты, Федька, — вздохнул Михалыч. — Скидавай портки и переодевайся, вона город уже виден. Или так и пойдешь?

Ой. Не-не, надо брать себя в руки. Первым делом — самолёты, ну а… Эх, ладно.

В Лукошкино ничего не изменилось после нашего ухода, хотя, что там могло измениться? Мы сидели на чердаке Борова, изредка посматривая сквозь раздвинутую черепицу крыши на терем бабы Яги. Там во дворе полным ходом шли приготовления к похоронам. Бегали стрельцы, суетились какие-то люди, скрюченные старушки. Стояли уже два табурета, надо понимать — для гроба. Ну и в целом тому подобная траурная суматоха.

Честно говоря, мне это было совсем не интересно, да и пользы никакой для нас я никак не мог придумать от этого торжественного мероприятия. Ну, развлекаются люди как могут, да и ладно, мне-то что?

— А что в городе слышно? — спросил я у Калымдая, который сидел рядом и с аппетитом уплетал жареную курицу, держа её в руках и просто откусывая от неё приличные такие куски.

— Да… ням… ничего полезного не слышно, Федор Васильевич, — он хмыкнул и со смаком слизнул стекающий сок с ладони. — Все только и говорят о приведениях во дворце Гороха.

— И что говорят-то? — без особого интереса спросил я.

— Ну, это смотря где. На базаре рассказывают, что это были призраки прадедушки и прабабушки Гороха, которые явились, чтобы строго наказать царю мол, нельзя лукошкинский люд налогами давить, а надо наоборот, выдать каждому по десять червонцев и по прянику.

— Ну, еще бы.

— В трактирах говорят, что это немцы из своей слободы на царя-батюшку призраков напустили и надо немедля идти морды немцам бить.

— И пограбить их заодно?

— А как же! А во дворце всё больше спорят, сколько и чего выпил Горох, что умудрился вызвать дух участкового да еще и в догонялки с ним по двору побегать. А про нижние бабские одёжки так вообще только шёпотом обсуждают.

— Понятно… Знаешь, майор, наверное делать мне тут нечего, ты и без меня понаблюдаешь за участковым. А мы с Михалычем в гостиницу отправимся, надо кое-что обсудить, подумать крепко.

— Конечно, Федор Васильевич.

— Только если что…

— Сразу же сообщу, не беспокойтесь.

* * *

В гостинице я отказался от ужина, как дед ни пытался в меня его впихнуть, а сразу пошел в нашу комнату и завалился на кровать и так пролежал до темноты, размышляя обо всём сразу. И о мече — кто же его спереть-то мог? И об участковом — каково ему сейчас в гробу-то лежать? И о Варе, конечно, как бы, а главное — куда из монастыря ее забрать?

Еще когда едва темнеть начинало, связался Калымдай, сказал что отпевание и прощание прошло хорошо, душевно и что потащили с песнями и плясками… тьфу, ты! С плачем и завываниями понесли участкового на кладбище. Ну-ну.

А вот следующий раз Калымдай меня вызвал уже ближе к полуночи. Я думал, доложит, что участкового откопали и он уже в тереме Яги чаи гоняет, так нет.

— Федор Васильевич! Тут что-то странное у бабки происходит! — взволнованно зашептал Калымдай. — Стрельцы вповалку лежат по всему двору…

— Мертвые, что ли? — перебил я его.

— Никак нет. Спят. И перегар от них ну очень серьезный. Мы по двору походили, попинали их, никакой реакции. А потом и в терем пошли…

— Да ну?! И что там?

— Да то же самое. И бабка, и Митька ихний, и даже сотник стрелецкий пластом лежат кто где, а уж перегар в горнице — заходить страшно.

— Вот молодцы. Закопали участкового, а сами нажрались на радостях?