Целую, твой Франкенштейн. История одной любви

– Такие пауки могут прыгать на высоту, в шесть раз превышающую их рост, – объясняет Виктор. – Во время толчка вверх на лапки паука приходится вес, впятеро больший его собственного. Результаты исследований пригодятся в разработке подвижных микроботов. Поняв биомеханику, мы сможем применять ее в своей работе. Я не единственный, кто изучает пауков, но мне льстит мысль, что плоды моего исследования уникальны.

– А где ты берешь пауков?

– Выращиваю. Я не могу вырастить части тела. Не представляю, как выживу, если ты вдруг ударишься в религию или перейдешь на бумажную работу.

– Найдешь кого-нибудь другого.

Виктор выводит меня в гулкую пустоту звуконепроницаемого коридора.

– У меня еще ни разу не было долгих отношений. А у тебя? – тихо спрашивает он.

– Тоже.

– Мы оба психи.

– Не называй меня психом только потому, что я трансгендер.

Виктор нежно касается моего лица. Я отстраняюсь.

– Я имел в виду совсем другое, – негромко говорит он. – Мы оба психи по сравнению со всем остальным миром. Одиночки. А это неправильно с точки зрения эволюции. Гомо сапиенс держатся группами. Человек – существо социальное. Семьи, клубы, общества, офисы, школы, армия, разнообразные организации, включая церковь. Мы даже больных собираем вместе для лечения. Это называется больница. В одной из них работаешь ты.

Виктор стоит позади меня, так же, как когда-то в Аризоне. Я моментально завожусь. Наверное, меня возбуждает то, что я ощущаю прикосновения, но не вижу его.

– Стали бы мы продуктивнее, мудрее, счастливее, психически здоровее, если бы связали себя прочными семейными узами и растили бы благовоспитанных детей? – спрашивает Виктор. – Если бы обзавелись домом и научились делить жизнь с другим человеком? Это были бы уже не мы. У меня нет опыта длительных отношений, но это не означает, что я не умею любить.

– Одно из свойств любви как раз в том, что она длится, – замечаю я.

Он хохочет.

– Верно. Я буду любить тебя даже тогда, когда мы расстанемся.

– Люди расстаются, когда начинают ненавидеть друг друга. Или один ненавидит другого.

– В большинстве случаев да, – кивает Виктор. – Хотя есть и другие варианты. Я пытаюсь донести одну очень простую вещь: даже если мы не сумеем сохранить нашу любовь, благодаря ей что-то во мне изменилось навсегда. Я стану чтить ее. Вспоминать о ней с благоговейным трепетом. И однажды, садясь на самолет или просыпаясь, или шагая по улице, или принимая душ, я подумаю о наших чувствах и не пожалею о времени, проведенном с тобой.

– К чему все эти слова? – недоумеваю я.

– Скоро ты покинешь меня.

– Ты нарочно так говоришь, чтобы сохранить контроль над ситуацией и защититься от боли.

(Я не виню его. Потому что делаю то же самое.)

– Нет, страданий я не боюсь. Дело в другом. Если ты докажешь, что я неправ, значит, так тому и быть. Встреча с тобой уже нарушила уравнение. Возможно, тебе удастся решить его другим способом, – отвечает он.

– Стоит ли все усложнять?

Виктор пожимает плечами.

– По мнению некоторых, раз любовь возникает спонтанно, значит, в ней нет ничего сложного, – размышляет он. – Но ведь любовь вовлекает человека целиком, полностью меняет его мир. Разве способно на это заурядное чувство? Времена, когда все было просто и ясно, прошли, если вообще существовали. Любовь – не девственно-чистая планета до того, как появился человек и начал ее загрязнять и отравлять; любовь – это вихрь, подхватывающий тех, кто потерял равновесие.