Цемах Атлас (ешива). Том первый

Потрясенный такими нападками, реб Менахем-Мендл, тем не менее, быстро успокоился. «Мне в этой ешиве принадлежит не меньшее место, чем ее директору», — сказал он себе и оправился к Махазе-Аврому на смолокурню. Реб Авром-Шая встретил его в своей комнате в какой-то нелепой позе. Железная кровать, провисавшая посередине до самого пола, была завалена книгами. Реб Авром-Шая сидел на полу, подложив ноги под себя, и писал в толстой тетради, лежавшей на краю кровати. Увидев гостя, он поднялся, а его сморщенный лоб разгладился. Однако реб Менахем-Мендл, огорченный тем, что снова отрывает Махазе-Аврома от изучения Торы, с большой обидой рассказал ему страшную историю, как Хайкл-виленчанин сидит ночами с дочкой хозяйки в темной каморке и как все Валкеники уже только и говорят об этом. Реб Авром-Шая выглядел очень удивленным, как будто и представить себе не мог, что виленчанин способен совершить подобную глупость. Лицо реб Аврома-Шаи покрылось красными пятнами.

— Директор ешивы разговаривал с ним и ничего не добился. Тем не менее он не позволяет удалить этого дурного ученика из ешивы, — сказал, вздыхая, реб Менахем-Мендл.

— Он ведь великий человек, ваш директор, — воскликнул реб Авром-Шая так громко, как будто эти слова вырвались у него против его собственной воли. Реб Менахем-Мендл ответил несколько резковато и с обидой, что не видит в этом никакого величия. Он, по совету Махазе-Аврома, остался в Валкениках, чтобы вести уроки, а не поехал назад в Вильну к своей жене и ребенку. Поэтому он и пришел сейчас на смолокурню, чтобы рассказать, как было оценено то, что он остался в ешиве. Директор и бывший товарищ крикнул ему, что он скорее согласится, чтобы он, глава ешивы, уехал, чем отошлет этого ученика.

— Так он и сказал? — спросил реб Авром-Шая, покачивая головой, как будто в этом он увидел еще больше признаков величия.

Разобиженный тем, что Махазе-Авром, вопреки его ожиданиям, пришел в восторг от поведения директора ешивы, реб Менахем-Мендл заговорил с горечью. Он говорил о том, что еще в Вильне первым приблизил Хайкла к Торе. Каждый день он оставлял свою лавку и бежал в синагогу реб Шоел-ки учить с ним страницу Гемары, хотя и видел, что в этом ученике нет качеств, необходимых благородному еврею, посвящающему себя изучению Торы. Однако теперь речь идет не только о нем. Если оставить его и позволить ему вести себя, как он хочет, ведь и другие ученики могут начать подражать ему, говоря: «Нет царя у Израиля; каждый делает, что ему нравится»[227]! Это кончится тем, что обыватели перестанут поддерживать ешиву.

— Конечно, в местной ешиве для него больше нет места, но удалять его от изучения Торы не следует, — реб Авром-Шая несколько раз прошелся по комнате взад и вперед и остановился перед реб Менахем-Мендлом, сложив руки на груди. — Скажите ему, что я прошу его прийти. Пусть не подозревает, что я знаю о его поведении и хочу устроить ему за это выговор. Скажите ему правду, что я прошу его прийти, потому что он мне очень понравился.

На обратном пути в местечко реб Менахем-Мендл думал о том, что ему надо было оставаться продавцом сапожных принадлежностей. Он не понимает, как Хайкл-виленчанин может при таком поведении понравиться, не понимает он Махазе-Аврома. С одной стороны, тот согласен, что провинившийся ученик не должен больше находиться в валкеникской ешиве. С другой стороны, говорит, что нельзя его удалять. Кто же его примет, радуньская ешива[228]? Клецкая ешива[229]? Может быть, его с распростертыми объятиями примут в Мире[230]? Тем не менее реб Менахем-Мендл передал виленчанину слово в слово, что Махазе-Авром просит его прийти на смолокурню.

— Что это вдруг? Зачем я ему нужен? — даже вздрогнул Хайкл.

— Не знаю. Он сказал мне только, что ты ему сильно понравился.

Однако реб Менахем-Мендл видел, что ученик все еще смотрит на него с подозрением. Поэтому сказал, взявшись за свою бородку:

— Я готов поклясться, что он действительно сказал мне, что ты ему сильно понравился и что он просит тебя прийти на смолокурню. Ты все еще мне не веришь?

Хайкл знал, что реб Менахем-Мендл не станет давать ложной клятвы. Это значит, что ребе со смолокурни еще не знает про историю с этой колдуньей Крейндл. От нетерпения Хайкл не стал даже дожидаться завтрашнего дня, а сразу же отправился на смолокурню.

На дворе он встретил маленького племянника реб Аврома-Шаи. Береле сказал, что его дядя в большом лесу, и показал туда дорогу. Хайкл пересек шлях и вскарабкался в гору через высокие заросли папоротника. Он остановился на участке, полном пней от спиленных деревьев. Белые щепки блестели на солнце, как осколки стекла. Пахло смолой и сухой золой. Хайкл забрался глубже в чащу и увидел, как среди зеленых листьев ему шаловливо подмигивают красные точечки.

— Земляника! — воскликнул он и уселся на землю, чтобы собирать и бросать в рот эти красные ягоды — карликов в турецких фесках, обросших зелеными бородами. Вдруг он увидел между тонких деревьев молодого леска лежащего на земле еврея в ермолке.