Цемах Атлас (ешива). Том второй

Теперь даже от новоприбывших и от младших учеников нельзя было больше скрыть, что купишкинец уже дважды пытался наложить на себя руки. Прошлым летом сыны Торы были на даче в лесу рядом с Наревом. Купишкинец там часто сидел на берегу в уединении. Однажды он прибежал к ешиботникам в лес и с плачем рассказал, что хотел повеситься. Все знали, что пришибленный святоша боится даже веселых поговорок, потому что праведнику нельзя находиться на сборище шутов. Поэтому он не станет выдумывать такой истории, чтобы устроить комедию. Товарищи учредили рядом с ним дежурство — и действительно уберегли его, когда он попытался повеситься во второй раз. Его привезли из леса в Нарев, и глава ешивы велел, чтобы никто из горожан и младших учеников ешивы не узнал об этом. С тех пор купишкинца не оставляли одного ни на квартире, ни в синагоге. Даже когда он выходил по естественной надобности, кто-нибудь шел за ним и через щель заглядывал в уборную. Больше всех уделял ему внимание добрый и заботливый праведник ешивы Ошер-Лемл-красничанин. Но когда прошло несколько месяцев, а купишкинец ничего больше не сделал, естественно, ослабло и внимание приставленной к нему охраны. В Малый Судный день во время чтения «Отец наш, Царь наш!» даже Ошер-Лемл-красничанин забыл о купишкинце. И тот воспользовался этим и в третий раз попытался наложить на себя руки.

Каждый произнес про себя благословение «О чудесах»[180] в благодарность за то, что успели спасти купишкинца. После чего его стали усиленно стеречь. Прежде глава ешивы реб Симха боялся, как бы Нарев не узнал и не сказал, что мусарники свели парня с ума; теперь он боялся прямо противоположного: как бы не сказали, что парень свихнулся, а мусарники не ведут его к докторам. Реб Симха Файнерман чувствовал, что стареет и седеет. Семестра со столь многочисленными беспокойствами у него еще не было. И ведь не случайно, что все эти беды происходят именно с учениками реб Цемаха-ломжинца с тех пор, как он вернулся в ешиву. Это значит, что его возвращение с покаянием не было по-настоящему возвышенным событием, если из-за этого происходят такие беды. Из Геморы нынешней субботы мы знаем, что «праведные дела продвигаются через праведного, а грешные дела — через грешного…»[181]. Товарищи Шимшонла-купишкинца снова шушукались в синагоге, на кухне и на квартирах:

— Да разве может такое быть?! Чтобы боящийся Бога еврей захотел устроить такое дело и потерять свою долю в Грядущем мире? Получается, что от чрезмерных страданий Шимшонл сошел с ума.

У Хайкла-виленчанина был другой ответ. Но он не хотел об этом разговаривать ни с кем, кроме Мойше Хаята-логойчанина, и пошел к нему.

С тех пор как вернувшийся с покаянием реб Цемах вышвырнул логойчанина из синагоги, тот больше не показывался даже на кухне. Поэтому Хайкл удивлялся, откуда тот знает историю о купишкинце во всех подробностях. Мойше Хаят выглядел отощавшим, заросшим и опустившимся, как будто после изгнания из ешивы он в еще большей степени стал ешиботником.

— Я знал, виленчанин, что раньше или позже вы придете ко мне. В Нареве я самый близкий вам человек, хотите вы себе в этом признаться или нет. Другие мусарники тоже забегают ко мне так, чтобы никто не узнал. Пока я приходил есть на кухню, они боялись доверить мне свои тайны и поделиться своими сомнениями. А теперь приходят и умоляют, чтобы я разъяснил им, почему купишкинский безумец хотел повеситься.

— От отчаяния! Он увидел, что все его ухищрения не позволяют ему избавиться от соблазна зла. От этого он впал в такое отчаяние, что захотел повеситься, — поспешно ответил Хайкл. Он едва дождался возможности высказать свое мнение. — Однако остается еще вопрос. В Вильне я не раз слышал от самых отчаявшихся бедняков, что они не накладывают на себя рук, потому что боятся Бога. Так как же это купишкинец не убоялся совершить такой тяжкий грех, как самоубийство?