Цемах Атлас (ешива). Том второй

— Неправда, — губы реб Аврома-Шаи побелели. — Я не стремился понравиться местному раввину и обывателям. Однако я понял, что, пока вы остаетесь в местечке, библиотечная компания будет продолжать преследовать ешиву. Я велел удалить вас, чтобы спасти это место изучения Торы. Ваша проблема в том, что вы слишком уж проникнуты новогрудковской системой недоверия, системой поисков повсюду и во всем греха своекорыстия. Господь, читающий в сердцах людей, и Его Тора проявляют к людям больше доверия, чем новогрудковский мусарник. Раввин имеет право вынести для своей жены решение по поводу того, кошерна ли курица, которую она собирается приготовить на субботу, и Тора не пугается того, что, поскольку раввин имеет личный интерес в этом деле, он будет искать возможности признать ее кошерной. Даян[94] имеет право даже заседать на суде Торы, в котором разбирается тяжба между двумя людьми, один из которых ему симпатичен, а другой — нет. И покуда нет подозрения в получении взятки или в открытой ненависти со стороны даяна к одной из сторон, Тора доверяет ему, верит, что его приговор будет честным. Если бы мы всегда и во всем видели проявление дьявольских козней и приняли бы точку зрения, согласно которой человек не должен доверять ни себе, ни ближнему, мы бы этим самым поставили под сомнение любой приговор любого суда, даже Синедриона. Этим был бы подорван весь миропорядок. Это все равно что жить в тумане — не видно соседа, не видно собственного порога, не видно даже себя самого. А вы, реб Цемах, построили всю свою сущность на том, чтобы в любом суде исходить из презумпции виновности и всегда склоняться в своих выводах в сторону вины. Если липнишкинцу не дают выступить в синагоге, то вы усматриваете в этом свидетельство того, что целая община евреев хочет, чтобы именно сын Торы оказался виновным в преступлении с мужней женой. Я веду жизнь отшельника, говорите вы, чтобы понравиться людям. Я велел удалить вас из ешивы, чтобы понравиться вашим противникам. Ладно, «пусть будет душа моя, как прах земной перед всеми»[95], но что касается ешивы, то я сейчас вижу еще яснее, чем прежде, что вы не должны в ней проводить никаких бесед по мусару — именно потому, что ваш стиль и ваш язык нравятся юным ученикам. Я часто слышу, как вы говорите устами Хайкла. Когда вы были здесь в начале лета, я посоветовал вам быть осмотрительнее в беседах с учениками. А вы вообще отдалились от ешивы и перестали обращать внимание на учеников, потому что вам не хочется быть осторожным и осмотрительным. Вы ужасный гордец.

С минуту реб Авром-Шая молчал, напряженно глядя на кончики своих пальцев, как всегда, когда сосредоточенно о чем-то думал. Затем он подошел ближе к директору ешивы и заговорил с ним доверительно, наклонив голову:

— Вы можете и дальше говорить мне все, что думаете обо мне, и все, что хотите мне сказать. А пока позвольте вас кое о чем расспросить, о чем-то, что касается вашей личной жизни. Хотя это и не мой путь, но на этот раз ситуация иная. Почему вы ушли из дома? Потому, что не смогли ужиться с женой, или же по какой-то другой причине?

— Вы хотите знать, ссорился ли я со всеми и в Ломже? Да, и в Ломже тоже! — Цемах рассказал, как стал компаньоном в мучной торговле своих деверей и как не смог вынести двуличия обывательского, торгашеского мира. Большая война вспыхнула из-за служанки-сироты, забеременевшей от сынка его старшего деверя. Семья его жены искала возможности отделаться от этой служанки и хотела, чтобы она родила в деревне среди необрезанных. Он заступился за сироту, и дело дошло до тихого скандала, и так шло, пока ему не пришлось покинуть дом.

— Буду рад услышать, что я действовал не по закону и не по справедливости. Тогда я буду знать, что должен вернуться в Ломжу, помириться со своими деверями, и мне будет хорошо, очень хорошо!

— Вы были правы, вы, а не ваши девери, но уходить из дома вы не должны были. — Реб Авром-Шая снова замолчал и хорошенько обдумал то, о чем он только что узнал. Лицо его вспыхнуло, а взгляд пронзил директора ешивы: — Не понимаю вас! Дома вы завели войну из-за обиженной сироты. Как мне рассказывал Хайкл, в синагоге реб Шоелки в Вильне вы тоже вступили в конфликт с табачником Вовой Барбитолером, потому что тот, будучи пьяным, унижал свою жену прилюдно, из-за этого между вами возникла смертельная вражда. В самих Валкениках вы удалили сына Торы, потому что он не сдержал своего обещания относительно кухарки ешивы и женился на невесте побогаче. Но вы же сами отменили свою помолвку из-за приданого, не так ли?

Реб Авром-Шая почувствовал, что у него кружится голова, и ушел в уголок, чтобы лечь на свою лежанку и отдохнуть. Цемах понял, что Йосеф-варшавянин побывал на смолокурне, чтобы пожаловаться на него, и что Махазе-Авром выслушал претензии в отношении него даже от такой убогой душонки, как зятек Гедалии Зондака.

— А если бы вы после подписания тноим узнали, что ваш будущий тесть не отдаст обещанного приданого и что невеста тоже неподходящая, вы бы женились?

— Я женился, — ответил реб Авром-Шая сухими губами.