Цемент

С его ли силами бороться за организацию трудового фронта, когда все, начиная от машин до гвоздя, разрушено, расхищено, заржавлено, когда нет топлива, нет хлеба, нет транспорта и вагоны громоздятся, на путях горами кладбищ, а у пирсов еще долго не будут дымить корабли… Не прав ли предисполком Бадьин, когда смотрел на него, как на дурака, который сам не знает, за что берется? Выскочка. Головотяп. Пустолом. Еще люди не в состоянии крепко держать в руках малое, еще враг угрожает самому существованию рабочей власти — как же можно строить план воскресения завода? Об этом ли думать сейчас, когда рабочий класс обречен на голодный паек и, обессиленный, не может вынести тяжести рабочего дня? Для чего производство, когда хозяйственная жизнь республики парализована на годы и страна вымирает от голода?..

Опять вспыхнул факел, но был уже дальше и выше. Накалились кусты и стали как живые. Огненные нетопыри залетали по горам. За городом, по туманной мути неба, электрическими вспышками зарниц задрожали разряды.

— Я же тебе говорил, Серёга… Гляди!

— Вот это — совсем хорошо. Такой иллюминации я еще не видел. Выходит, что мы — в сплошном кольце.

— В мешке, дружок. Прыгай в небо!

— В эти ночные часы я думаю, Глеб Иванович, о будущем. Наши дети будут представлять нас великими героями и создадут нас легенды. Даже наши будни и наше голодное вынужденное безделье в производстве, вот это наше с тобой ночное дежурство возведут в степень, как говорят математики. Все это отразится в их воображении как эпоха героических подвигов и титанических свершений. И мы с тобой, маленькие пылинки масс, покажемся им гигантами. Прошлое всегда обобщается и возводится в степень. Потомки не будут помнить наших ошибок, жестокостей, недостатков, слабостей, наших простых человеческих страданий и проклятых вопросов. Они скажут: вот — люди, которые были насыщены силой и не знали преград. Вот — люди, которым суждено было завоевать целый мир. И к нашим могилам будут приходить, как к неугасающим маякам. И когда я думаю об этом, мне немного стыдно и радостно за ту ответственность, которую мы несем перед человечеством… Меня давит будущее, Чумалов: ваше бессмертие — слишком тяжелая ноша.

— История работает, как полагается, Сергей Иванович. Мне сейчас важнее всего — организовать труд.

Вот, думал, пустим завод, — а тут эта бандитская заваруха… Мешают, сволочи: вот что противно…

— Ты думаешь слишком просто, Чумалов: мозги у тебя уложены по-хозяйски, как кирпичи. А у меня мысли — как птицы в клетке.

Ночь зияла глубиной, а мрак вспыхивал зловещими огнями. И эти огни, летающие тревожно, как совы, и электрические разряды зарниц в тучах были таинственно жутки. Близился великий час. Там, за горами, куда перелетали огненные ножи факелов, в узких ущельях гнездится недобитый зверь. Движется он, невидимый, от казачьих станиц, и бородачи, станичные батьки, рвутся сюда ордой, с гиком, с шашками, сверкающими кровью.

Саранчой выползают станицы, и куркульские восстания дымом и кровью заволакивают поля, камыши, предгорья и ковыльные степи.

Горы и леса кишат зверолюдом. Днем враги прячутся в темных зарослях и пещерах или гуляют по городу в масках друзей революции. Они — всюду: и в рядах бойцов, и в советских кабинетах, и в домах мирных, безобидных граждан. Кто может указать их, назвать имена, раздавить их, как гадов? А наступает ночь — они выползают, распыленные мраком, для предательской работы. Вот они зажигают свои сигнальные огни, и огни летят в саранчовые поля, призывно маячат и хохочут совами.

По шоссе, от гор, металлически звенела телега. Четко цокали копыта усталой лошади.

Глеб и Сергей пошли по дороге — навстречу. Все — и земля и лес — проваливалось во тьму, и оттого, что не было твердой опоры глазам, Сергею казалось все призрачным, невещественным, и небо и земля одинаково близкими и бездонными, как пустота. И при каждом шаге пугалось и замирало сердце: вот он сейчас опустит ногу, и вместо накатанной дороги — трясина или черная пропасть…

Ясно видна была лошадь. Морда тускло тлела от вспышек зарниц и огней в горах. На телеге чернели тени. Их много, и воз кажется большим и пухлым.

— Стой!.. Кто такие?

Глеб встал на дороге, перед мордой лошади, держа винтовку наготове.

— Раненые…

— Пароль?

— Какой тебе, черт, пароль?.. Видишь башки в чалмах?

— Как наши дела, товарищи?

— А ты пойди-ка туда, браток, и узнаешь. Засели крысы в норе, а мы жарим… нас — шрапнелью… Ничего — угарно… Зацарапали с полсотни офицерья…

— А как насчет подкрепления? Ждете?

— На кой черт!.. Мы живо их всех перешьем. Потерь у нас убитыми — плевое дело. А раненых — только первая партия. Остальные — в окопах. Мы — сверху, а они — в кубышке… ни туда ни сюда — ни хвостом ни мордой… чистая ступа, ядренцы!

— Ну, молодчаги, ребята! Трогай!

2. Пленник с пустым рукавом

Горы расцветали огненным садом. Зарницы дрожали над морем сполохами.

Сергей и Глеб с винтовками в руках немыми тенями поднимались по взгорью через кустарники. Хлопьями рвался огонь, брызгал искрами, погасал и опять взвивался пылающей птицей.