Цена Империи

— Кто это сделал? — спросил Черепанов.

Агилмунд пожал плечами:

— Тебе нужны доказательства?

— Твоего слова довольно.

— Похоже, ты рад? — спросил наблюдательный Скулди.

— Рад, — не стал скрывать Геннадий.

— Мы — тоже, — сказал Герул. — Не очень приятно убивать женщину… за деньги.

— Ну да, — сказал Черепанов. — Хорошо, что ты напомнил…

Он открыл сундук в котором лежали четыре туго набитых кошелька, взял два и протянул Агилмунду.

Гревтунг качнул головой.

— Бери! — сказал ему примипил. — Это половина. Свою часть вы сделали хорошо, и не ваша вина, что главное кто-то проделал вместо вас. Когда Аласейа вернется, я расскажу ему о вашей храбрости. Только ему — больше никто об этом знать не должен. Ни о том, что вы намеревались убить императора, ни о том, что вы его не убили.

Агилмунд кивнул. Он был сообразительный мужик и все понял.

— А теперь идите. Завтра будет трудный день.

Воины покинули его палатку, но в последний момент Ахвизра остановился…

— Тебе не нужны доказательства, Гееннах, и мы это ценим, но все же возьми! — протянул он Черепанову завернутый в тряпку предмет и вышел.

Геннадий развернул тряпку. Статуэтка. Черепанов поднес ее ближе к светильнику… Да, статуэтка… Иисуса Христа. Тяжесть, свалившаяся с души Геннадия, когда он узнал, что его парни опоздали, навалилась вновь. Непонятно почему. А секундой позже взгляд подполковника упал на собственные запястья. На красные отметины свежих саднящих татуировок.

«Число зверя…» — подумал он. Откуда-то изнутри выплыл страх…

«А вот уж хрен! — сказал сам себе подполковник. — Число зверя вовсе не триста плюс шестьдесят пять. Числа, они точность любят».

И сразу опять полегчало.

«Интересно, — подумал он. — Написано ли уже Откровение Иоанна? Или еще нет? А может, и сам автор его сейчас живет и здравствует. А что, было бы круто потолковать по душам с самим автором Апокалипсиса. И попросить прокомментировать мое число…» — Он посмотрел на татуировки, а потом, повнимательнее, на статуэтку, которую все еще держал в руках. Искусно вырезанная из дерева, она очень походила на изображения господа, виденные Геннадием в католических храмах, и была явно не просто поделкой, а настоящим произведением искусства. Но в данный момент Черепанов больше думал не о ее художественной ценности, а о том, что она является уликой. И как с ней поступить? Сжечь? Очень не хотелось. Оставить себе… слишком большой риск.

«Скорпиону отдам, — решил Черепанов. — Без комментариев. Пусть Митрич толкует по собственному усмотрению».

Однако ж Манию Митрилу статуэтку он так и не отдал. Оказалось, что «Митрич» христиан на дух не переносит. Две его престарелые тетки приняли крещение и пожертвовали имущество то ли общине, то ли каким-то нищим. Короче, лишили префекта законного наследства, посему он относился к последователям Христа примерно как истовый православный — к «совратившим» его жену сектантам: «Мочить гадов». Так что отдавать ему на поругание статуэтку Черепанов не стал, а позже подарил ее Лехиной жене. Чем очень ее порадовал.

Двадцатое марта девятьсот восемьдесят восьмого года от основания Рима. Третий час дня по римскому времени. Могонтиак

Форум — обширная площадь перед зданием — был под завязку заполнен легионерами. В этот день Могонтиакским рыночникам пришлось забыть о своем бизнесе. Их лоткам места не осталось. Солдаты стояли даже на бортиках фонтана.

«Выборные, ха! — подумал Черепанов, вместе с остальными офицерами вышедший вслед за фракийцем. — Тысяч десять, никак не меньше!»

Здесь были не только «данубийцы», но и сирийцы. Кое-где мелькали даже красные головные повязки африканских мавров.

Едва Максимин появился между колонн портика, над толпой поднялся и заплескался между стен форума невнятный рокот. Затем кто-то выкрикнул пронзительно:

— Аве, Максимин! Аве, Август Максимин!

— Аве, Август! — подхватили тысячи глоток. — А-ве! Ав-густ! Мак-си-мин Ав-густ!!! — И каждый выкрик сопровождался чудовищным грохотом тысяч кулаков, ударяющих в железо нагрудников. — А-ве!!! Ав-густ!!!

Максимин оглянулся… Черепанов впервые увидел на волевом лице фракийца выражение беспомощности… Губы его шевелились, и, хотя все слова проглатывал рев толпы, Черепанов понял, что он говорит. Максимин не хотел признать себя императором.

Гигант поднял руку — и ропот постепенно стих. Зато толпа прихлынула к самым ступеням. Черепанов на сотнях обращенных к портику лиц видел жадное ожидание: что скажет фракиец?

— Воины… — Голос Максимина утратил свою обычную мощь. — Воины, я скорблю о том, что случилось. Я… клянусь найти… — Фракиец умолк.

Он был опытным командующим и оратором, следовательно, умел ловить настроение солдат. И сумел уловить зарождающееся на форуме смутное недовольство. Толпа желала услышать вовсе не это. А толпа — не войско, повинующееся воле командующего. Толпа — капризная и своевольная женщина, чье настроение меняется за считанные секунды: обмани ее доверие, и пылкая любовь тут же превратится в ненависть.