Цена Империи

— Да говори же, в чем дело! — раздраженно бросил Черепанов. — Ну?

— Доминус! Сюда идет Гонорий Плавт! С легионерами!

Черепанов с подчеркнутой аккуратностью поставил стеклянный кубок:

— Где он сейчас?

Если уже на подходе к городу, то дело кислое. Черт! Как всегда, в праздники боеспособность римской армии снижается раз в двадцать. И Аптус это учел.

— Где он? По какой дороге идет? Говори же!

— Он здесь, доминус!

— Я понял. Где именно — здесь? На какой дороге?

— Ни на какой, доминус. Прибежал гонец: легат Гонорий высадился в торговой гавани. Не позже чем через четверть часа он будет здесь.

— Абзац! — по-русски проговорил Коршунов. — Пришла беда — открывай ворота! — Он залпом проглотил содержимое своего кубка.

— Та-ак… — протянул Черепанов. — Сколько с ним людей, гонец сообщил?

— Сюда идут сотни две. Прибыло, конечно, больше…

— Не сомневаюсь… — процедил Черепанов.

Что ж, молодец Аптус. Подловил. Так же, как они в свое время подловили прокуратора Гельмия. Драться? Бежать?

— Сколько у нас людей во дворце, Генка? — спросил Коршунов. — Кентурия хоть наберется?

— Две контубернии стражников. Черт! Как мне не хочется драться с Аптусом!

— Хули тут драться! Кем? Двадцаткой стражников? — грубо бросил Коршунов. — Доигрались… Разведка, бля… Сваливаем?

— Придется. Ты давай к женщинам нашим, а я…

Поздно. Черепанов услышал очень знакомый звук: стук подбитых гвоздями легионерских калиг по мраморным плитам.

— Всё, — сказал он. — Можешь никуда не ходить. Хрис!

— Что прикажешь, доминус?

— Зови… нет, никого не зови. Все равно.

Наместник (пока еще наместник) Сирии Геннадий Павел вынул ноги из бассейна и повернулся к дверям. При себе у него не было никакого оружия. Даже кинжала. Он отвык быть начеку…

Они вошли. Плавт и десятка три легионеров. В общем-то, немного. Все — усталые, доспехи и одежда в пыли… Но это мелочи. Все они — ветераны, сразу видно. В полном вооружении. Ловить нечего. Тем более неизвестно, сколько солдат там, снаружи. Ясно же, что не с полукентурией явился префект легиона гнуть мятежную Сирию под колено императора Максимина. Бли-ин! Так позорно прохлопать вторжение. Хреновы дозорные! И он, Геннадий, дурак! Не найдет Максимин кораблей для переправы! Много ли надо кораблей, чтобы перебросить пару-тройку когорт — в нужный момент в нужное место. И высадиться без проблем, потому что эскадру он сам же и отослал в Киликию!

Легионеры остались у входа, а Гонорий двинулся через зал к Черепанову и Алексею. Калиги Плавта оставляли грязные следы на зеленом мраморе пола, шел легат, не поднимая головы, и походка его была не очень уверенной, какой она бывает у человека, не один день проведшего в седле или на качающейся палубе.

Черепанов поднялся и ждал.

Шагах в двадцати Плавт остановился. Поднял голову и посмотрел в глаза Геннадию.

Черепанов ужаснулся: лицо Аптуса, постаревшее лет на десять, почернело, словно от нестерпимой боли. Страшное лицо.

У Черепанова перехватило дыхание: настолько изменился его друг… Надо было сказать что-то, но Геннадий слова не мог произнести…

— Салве, Гонорий! — Это сказал Коршунов.

— Салве. — Голос Плавта был хриплым и шероховатым, как обветренная базальтовая глыба. Сухим и бесцветным.

«Ему велено нас прикончить, — догадался Черепанов. — Ему совсем не хочется этого, но он сделает…»

— Делай, что тебе приказал Максимин, — ровным голосом произнес Геннадий.

Он умел проигрывать. Вот только больно за Кору…

«Делать ноги, — подумал Коршунов. — Луков у них нет. Сначала — в окно, потом по тропинке к храму Юпитера. Если дворец не оцеплен. Все равно проскочить можно… В казармы. Поднять моих гревтунгов. Вряд ли с Плавтом много солдат. Тысячи две-три. Хрена лысого! Еще поборемся. Если дворец не оцеплен. Только вряд ли он не оцеплен. Аптус…»

— Максимин… — В горле префекта булькнуло. — Гай Юлий Вер… Нет. Его нет, Череп… Нет больше нашего Фракийца…

Великолепный, храбрый, жизнелюбивый, никогда не унывающий Гонорий Плавт Аптус уткнул лицо в черные от пыли ладони и зарыдал…

Это было так неожиданно, что Коршунов даже и не понял сперва. А когда понял… Словно теплая морская волна прошла сквозь него, приподнимая, унося вверх… Жизнь! Он будет жить! Страшный Фракиец мертв, а он, Алексей Коршунов, будет жить!!!

Геннадий взял недопитый кубок, подошел к Плавту, обнял его, вложил тонкий стеклянный стебель кубка в заскорузлые пальцы. Гонорий пил, и слышно было, как зубы его стучат по краю кубка.

— Сколько с тобой людей? — спросил Черепанов, когда сосуд опустел и Плавт поднял на Геннадия покрасневшие глаза.

— Сто тридцать шесть, — глухо произнес префект. — Остальные… Предательство, Череп… Началось с предательства и закончилось им. Я пришел к тебе… Больше мне некуда… Все мои люди здесь. Все, кто сумели уйти: верных Максимину сейчас убивают по всей Империи, от Испании до Мезии.

«Так же, как сам Максимин убивал тех, кто был ему неверен… Или тех, кого он полагал неверными, — подумал Черепанов. — Кровь за кровь… А как бы ты поступил с нами, друг Аптус, если бы Фракиец прислал тебя за нашими головами?»

Гонорий словно угадал его мысли.