Цена моих грез

И мне кажется, что мой пульс стучит его именем – уже реже, потому что его пульс может не звучать, мои легкие не хотят дышать воздухом, которым не дышит он, а глаза не хотят видеть мир, который не видит он. Я ничего не слышу и не чувствую. Я умираю. Сгораю в огне, таю, испаряюсь и исчезаю.

Я не знаю, сколько просидела на холодной земле, оглушенная реальностью. Может быть, минуту, а может, целую вечность. Не могла понять, не могла почувствовать. Кто–то что–то кричал, протяжно выла сирена, с треском рушились балки… Мир, такой правильный и предсказуемый, тоже тлел и рушился.

Мне не хватало кислорода, и я дышала со свистом, глотала холодный воздух ртом, пропахший гарью, задыхалась им, а потом снова глотала воздух, который меня убивал.

“И оказывается, запах сгоревших стройматериалов ничем не отличается от запаха сгоревшего счастья”.

Я впилась ногтями в землю, не позволяя себя трогать, не позволяя никуда увести. Не надо в больницу. Не сейчас. Смотрела на пылающий дом и молилась всем Богам единовременно, чтобы вдруг оттуда вышел Паша. Сказал, что все хорошо, улыбнулся своей невероятно притягательной улыбкой и сказал “Я здесь, с тобой. Обещал же”. Только время текло, огонь разгорался сильнее, а его все не было.

– Девушка, все будет в порядке с вашим женихом. Идемте! Вам надо в больницу!

Рассмеялась сквозь слезы. Как же душно. Горько. Больно. Холодно.

– Я подожду, – сказала. – Я буду ждать его. Я никуда не пойду.

Мужчина упрямо пытался меня увести, но все же сдался. Я сломанной куклой лежала у его ног, жалкая и… и опустошенная без Левича. Зачем меня убивать еще сильнее? Я и так сгораю. В невидимом огне. Я и так сдыхаю. От невозможности сказать “прости”.

Я умираю. Умираю.

И так еще больно от того, что нельзя вернуть свои слова обратно, как и птиц, которые, встав на крыло, покинули родительское гнездо. Как и пулю, которая уже вонзилась в сердце.

“Я бездумно нажала на курок. Не хотела. Прости”.

Все Боги опять молчали. Молчали сейчас, когда я так надеялась, так верила и так нуждалась в помощи. Без разницы от кого и чего. Все равно как. Мне нужно было лишь одно – чтобы он жил. Жил, пускай и не со мной, с другой. Забыл меня, свои обещания и свою страшную, как темная сказка, жизнь. Жил, начав все с нуля на пепелище прошлого, где среди прочего, канувшего в лету, будет и мое имя. Жил несмотря ни на что. А я… Я бы его всегда помнила и любила. Я готова была от него отказаться, выдрать его из себя без анестезии. А потом пустить в разорванное сердце тысячу пуль и ходить с ними, ходить с болью, будто бы боль заменит во мне его.

Но ничего не случалось. Не происходило никакого чуда. Огонь не утихал. А Паша… Его все не было.

“Прости”, – прошептала я, прежде чем тьма утянула меня в свои объятия, обещая мне покой и сон, где будет Он.

ГЛАВА 32. ПАВЕЛ. ЕСТЬ ПОЙЛО ПОКРЕПЧЕ ВОДКИ. ЛЮБОВЬ

Ты – самое прекрасное, что случилось со мной в жизни.

Тысячу раз спасибо. Тысячу раз прости.

(с) Cергей Есенин

– Ты пьян? – спросила она как–то.

– Пьян, – кивнул. – Тобой.

Есть пойло покрепче водки. Любовь.

И я действительно пьян ею. Только в этом случае я не боюсь похмелья, поэтому жадно пью, вдыхаю ее запах и наполняю себя ею до предела.

Хотя, есть ли предел?..

Мне ее мало. Мне ее не хватает. Я ее всегда хочу. Я ее люблю. Но мои чувства к ней уже не помещаются в простое “люблю”.

Но…

“– …Ты мне всегда делаешь больно, с самой первой встречи”, – ее голос эхом отдается у меня в голове.

– Ты не веришь в то, что я мог измениться?

– Такие, как ты, не меняются.

Вы знаете, что одной фразой можно убить? Проткнуть тело насквозь, будто мечом, а потом покрутить для эффективности.

– Ты права, – слова даются мне тяжело, я не хочу их произносить, до ужаса не хочу. – Я уйду.

А идиот во мне надеется, что она попросит остаться, обнимет и лукаво спросит: “Поцелуешь?”. Этого, конечно, не случилось. Она лишь стояла, смотрела на меня своей расколотой вселенной в глазах.

– Прости меня за… Прости.

Какой же я дебил, если думал, что она забудет, что простит…”

Я все проебал.