Цена Шагала

Он вернулся в свой кабинет, заперся на ключ, достал несколько листов бумаги и принялся подробно и тщательно излагать суммируемую на ходу информацию. Он написал всю известную ему историю дела Сорина, поделился с бумагой своими соображениями о связи Ермилова с кем-то из руководства его департамента, назвал фамилию, кажущуюся ему наиболее правильной (а именно, фамилию Полозкова), вписал в свой своеобразный отчет размышления на тему связи Цуладзе и Ермилова, снабдив все это данными, полученными от Пакина, от Горловой, от Токарева. Так он работал часа четыре, изредка прерываясь для того, чтобы налить себе растворимого кофе, невкусного, но хотя бы согревающего. Наконец, закончив, он устало откинулся на спинку стула, размял затекшие пальцы и, спрятав бумаги в маленький конверт, заклеил его и положил во внутренний карман пиджака. «Та-та-та, — сказал он себе, — хочешь мира — готовься к войне. Впрочем, это уже, скорее, не подготовка, а страховка».

Буквально минут через десять после того, как он завершил свой титанический труд, в дверь кабинета постучали. Трегубец, кряхтя, встал со стула, дошел до двери и отпер ее.

— О, Ян, легок на помине, — поприветствовал он Старыгина. — Ты-то мне и нужен.

— Что на сей раз прикажете, Василий Семенович? — грустно улыбнулся Ян.

— Не прикажу, а попрошу, дорогой мой. Составь мне компанию: пойдем-ка выпьем настоящего кофейку, а то от этого растворимого у меня во рту так кисло, будто лимонов наелся.

— Кофейку мы завсегда с удовольствием, — ответил Ян.

— Ну и чудненько. Поплелись.

Едва они вышли за проходную, Василий Семенович подхватил Яна за локоток и принялся негромко говорить ему почти в самое ухо:

— Вот что, дружок мой милый. События развиваются так, что, вполне вероятно, скоро придется тебе занимать мое креслице.

— О чем вы? Начальство не жалует? — спросил Ян.

— Можно и так сказать.

— Переводят куда?

— Пока не переводят, но вполне возможно, что переведут, куда-нибудь на Кунцевское…

— То есть?

— Там у меня родитель лежит, — ответил Трегубец.

— Тьфу ты, пропасть, — сплюнул Ян. — Что у вас за мысли такие мрачные с утра?

— Ну, во-первых, уже четвертый час, — ответил ему Трегубец, — во-вторых, в нашей жизни, Ян, все может случиться. Лучше быть готовым. Ты вот что: возьми этот конвертик (он извлек из кармана свое запечатанное досье) и храни его, дорогой мой, не говоря никому ни слова. Вскрывать и читать пока не рекомендую. Коли со мной что-нибудь случиться, тут сверху телефон написан.

— Вижу, — сказал Ян, рассматривая конверт.

— Позвонишь по нему, попросишь Дмитрия Владимировича. Запомнил?

— Дмитрия Владимировича, — повторил Старыгин.

— Скажешь ему, что Василия Семеновича… Ну, что, собственно говоря, нет меня более…

— Да ладно вам!

— Не перебивай. Скажешь также, что Василий Семенович оставил тебе на хранение этот конверт, который ты не вскрывал и, надеюсь на твою честность, не вскроешь.

— Как изволите, — ответил Старыгин.

— Ну вот. Настойчиво так попроси о встрече. Конверт ему передашь. Ежели он захочет с тобой связаться, не отказывайся. Если же конверт возьмет, а о встрече не попросит, просто забудь.

— Неужто все так серьезно?

— Серьезней не бывает.

— Василий Семенович, да я при вас неотступно, двадцать четыре часа…

— А вот этого не нужно. Видишь ли, Ян, пока неприятности могут только меня коснуться. Ежели ты за мной тенью ходить станешь, то и тебя не пощадят. И что тогда конверту: пропадать? Нет, дружок, пусть хоть после меня, но он сработает: надоела мне вся эта шушера! Да, вот еще что: с собой его не носи, заныкай где-нибудь.

— Найдем местечко.

— Деньги твои…

— Какие деньги? — удивился Ян.

— Ну, кукла, кукла, которую ты мне делал, — вернутся завтра-послезавтра, я ребятам в отделе по искусству сказал. Правда, не сочти за нескромность, имени твоего не упоминал, на стол они ко мне лягут, оттуда и заберешь, в случае чего.

— Да сами отдадите, Василий Семенович.

— Может, и отдам. Ну, да бог с ним, с грустным. Да вот уже и пришли, — сказал Трегубец и толкнул тяжелую деревянную дверь недавно открывшегося подвальчика. Из глубины до них донесся запах настоящего кофе, приглушенный шум голосов и стойкий запах сигарет. — Заходи. Здесь хоть душновато, зато уютно, — и Трегубец пропустил Яна вперед.

Их посиделки длились недолго. К конверту они больше не возвращались. Сидели, потягивали кофеек, дурачились, рассказывая друг другу байки и анекдоты. Потом Ян вернулся в Управление, а Василий Семенович налегке отправился домой. Он прошелся по магазинам, прикупил копченую курицу, бутылку кефира, десяток яиц, шкалик на вечер и, нагруженный припасами, вошел в собственный подъезд.