Цена соли

Терез села за стол, и её тело заныло, расслабляясь. Она опустила голову на руки на столе, внезапно обмякшая и сонная, но уже в следующую секунду она отодвинула стул и встала. Ужас мелкими иголками впивался в корни волос. Каким-то образом до этого самого момента ей удавалось делать вид, что Кэрол никуда не делась, что когда она вернётся в Нью-Йорк, они увидятся, и всё будет, непременно должно быть как прежде. Она нервно окинула взглядом зал, словно ища какого-нибудь опровержения, какой-нибудь возможности всё поправить. На мгновение ей показалось, что её тело может само по себе разлететься вдребезги или броситься через весь зал в высокое оконное стекло. Её взгляд остановился на бледном бюсте Гомера, на едва очерченных пылью, пытливо вздёрнутых бровях. Она повернулась к двери и впервые заметила картину над притолокой.

Она просто похожа, подумала Терез, не совсем та же, не та же, но узнавание потрясло её до самой глубины и всё росло, пока она смотрела на картину, и она знала, что картина – в точности та же, только гораздо большего размера, и она видела её много раз в коридоре, ведущем в музыкальную комнату, пока картину не убрали оттуда, когда Терез была ещё маленькой: улыбающаяся женщина в изысканно украшенном платье какого-то королевского двора, ладонь чуть ниже горла, надменная голова повёрнута вполоборота, словно живописец каким-то образом поймал её на ходу, так что даже висевшие в ушах жемчужины, казалось, были в движении. Она узнала эти невысокие, чётко вылепленные скулы, полные, улыбающиеся одним лишь уголком, кораллового цвета губы, насмешливо суженные веки, сильный, не слишком высокий лоб, слегка выдающийся – это было видно даже на картине – над живыми глазами, заранее всё знающими, и сочувствующими, и смеющимися одновременно. Это была Кэрол. И теперь, в это долгое мгновение, пока Терез не могла отвести взгляда от картины, губы улыбались и глаза разглядывали её с насмешкой, и ничем больше; последний покров сошёл, обнаружив за собой лишь насмешку и злорадство, восхитительную удовлетворённость удавшимся предательством.

Судорожно ахнув, Терез пробежала под картиной и ринулась вниз по ступенькам. В коридоре на первом этаже мисс Грэм обратилась к ней с какими-то словами, о чём-то встревоженно спросила, и Терез услышала собственный ответ, прозвучавший, как невнятный лепет идиота, потому что она всё ещё ловила ртом воздух, отчаянно пытаясь восстановить дыхание. Она пронеслась мимо мисс Грэм и выскочила на улицу.

22

В середине квартала она открыла дверь кофейни, но оттуда зазвучала песня, которую они с Кэрол слышали повсюду, и Терез отпустила дверь и пошла дальше. Музыка продолжала жить, но мир был мёртв. И эта песня однажды умрёт, подумала она, но как мир вернётся к жизни? Как вернётся его соль?

Она пошла к отелю. У себя в номере она смочила холодной водой полотенце для лица, чтобы положить на глаза. В комнате было зябко, поэтому она сняла платье, разулась и легла в постель.

Снаружи пронзительный, но приглушённый пустым пространством голос выкрикнул:

– Эй, «Чикаго Сан-Таймс»!

Потом была тишина, и пока она размышляла, стоит ли попытаться уснуть, усталость уже начала неприятно её укачивать, как хмель. Теперь раздались голоса из коридора – они обсуждали пропавший чемодан, – и Терез, лежащую с мокрым, пахнущим лекарствами полотенцем на опухших глазах, захлестнуло чувство тщетности. Голоса ожесточённо пререкались, и она почувствовала, как истощается её мужество, а затем и воля, и в панике она попыталась думать о внешнем мире – о Дэнни и миссис Робичек, о Франсес Коттер из «Пеликан-Пресс», о миссис Осборн и своей квартире, которые, как и прежде, были в Нью-Йорке, но её ум отказывался критически оценивать или отрекаться, и её ум сейчас был одним целым с сердцем и отказывался отрекаться от Кэрол. Лица плыли вперемешку, как и голоса снаружи. Среди них в том числе были лица сестры Алисии и матери. И последняя комната, в которой она спала школьницей. И утро, когда она украдкой в очень ранний час пробралась из общежития и побежала через поляну, как молодое, обезумевшее от весны животное, и увидела сестру Алисию, которая сама, как безумная, бежала по полю, лишь белые туфли мелькали, словно утки, в высокой траве, и прошло добрых несколько минут, пока она сообразила, что сестра Алисия гонится за сбежавшей курицей. И эпизод в доме у какой-то из подруг матери, когда она потянулась за куском торта и опрокинула тарелку на пол, и мать дала ей пощёчину. Она увидела картину в школьном коридоре – картина сейчас дышала и двигалась, как Кэрол, насмешливая, и жестокая, и покончившая с ней, словно в осуществление злого и давно предначертанного замысла. Тело Терез сжалось в ужасе, а разговор в коридоре всё продолжался и продолжался как ни в чём не бывало, отдаваясь в ушах резким, тревожным звуком трескающегося где-то на пруду льда.

– Что значит вы это сделали?

– Нет…

– Если бы вы это сделали, чемодан был бы внизу, в камере хранения…

– Ох, я же вам сказал…

– Но вы хотите убедить меня, что это я потерял чемодан, чтобы вы не потеряли работу!