Цена свободы

- Я здесь не останусь, - процедил двенадцатилетний Мефодий, бросив беглый взгляд на обстановку и расфуфыренных молодых франтов, которые мерили его надменным взглядом. Он долго и молча сверлил отца глазами, пока тот давал Бергеру и Коровкину последние наставления касаемо его сына. Потом Кирилл Карпович воротился к нему, чтобы попрощаться.

- Я здесь не останусь! - с нажимом повторил Трегубов-младший, глядя исподлобья. - Сбегу, и поминай как звали!

- Дурень ты, дурень, - молвил отец с суровою улыбкой, ощутимо потрепав сына по затылку, – не каждому в жизни выпадает шанс стать просвещенным и выбиться в люди. Знаешь ли ты, сколькие пожелали бы оказаться на твоем месте, да средств и возможностей для этого не имеют. Человек грамотный и образованный может быть вхож в любые двери, весь мир для него будет как раскрытая книга, бери, пользуйся, ищи то, что тебе по сердцу. Так что, Мефодий, дерзай, изо всех сил грызи гранит науки, чтобы мне не было за тебя стыдно. Учись придворному этикету, изучай языки, морское и военное дело, и помяни мое слово - будущее за просвещением. Будь прилежным и усердным, не обижай малых и слабых, да дерзость свою держи в узде. Помни, рука у меня тяжелая.

И началась в жизни Мефодия Трегубова каторга-неволя. Муштра, придворное расшаркивание, куча предметов, «Отче наш» один раз перед сном и трижды перед едой.

Кормили и одевали всех воспитанников одинаково, так, чтобы на первый взгляд никто не выделялся. Против атласа, батиста и хорошего дорогого сукна Мефодий ничего не имел. Правда, кружева, что выглядывали из обшлага рукава камзола, частенько бывали в чернилах, да перья для письма все время ломались, так как писал он с нажимом, стараясь реже макать их в чернила.

А еще был парик из овчины с буклями, с черным шелковым бантом на конце, дань чертовой моде. От него потела и немилосердно чесалась вся голова, хотя в зимнее время на улице, во время муштры, в нем было тепло и комфортно.

Весть о том, что он байстрюк, разлетелась среди учащихся очень быстро. Его стали задевать, он отвечал. С ним никто не хотел сидеть за одной партой, да флаг вам в руки. У него не было друга, плевать. Ему никто и нужен-то не был, пока в один прекрасный день в учебном заведении Бергера не появилось голубоглазое чудо по имени Алёша Ланской.

И этот ангел сидел теперь рядом с ним. Продолжал сидеть и не воротил от него нос, узнав, что Трегубов не дворянин и даже не помещик, а обыкновенный байстрюк, незаконнорожденный.

Даже когда Дефорж, учитель французского языка, похвалил его за достаточно высокий уровень знаний по его предмету, предложив занять место среди лучших учеников, Ланской скромно попросился сесть на прежнее место, вернувшись к Трегубову.

- Кисейная барышня, - слышал Мефодий насмешку в адрес новенького, когда тот проходил мимо, - ты кринолин свой по дороге потерял, пока летел на учебу, как угорелый? Тебе не сюда, тебе в институт благородных девиц надобно, - сыпали шуточками некоторые учащиеся.

- Рты позакрывали, холуи! – прикрикивал на них Трегубов, панибратски обнимая щуплого Алексея за плечи. – Идем, Ланской, нам не место среди этих напыщенных индюков.

Малый и слабый, именно таким и был на данный момент его новый приятель, помогавший ему с уроками. А еще добрый, наивный и попервах нескладный. Оберегать его стало для Мефодия само собою разумеющимся.

Как-то раз, сев с учениками за общий стол отужинать, этот чудак пролил все свое молоко на деревянный стол. Господин Коровкин, сидевший во главе стола, так на него зыркнул, что Ланской чуть под стол не спрятался. Быстро схватив свой стакан, Мефодий отлил приятелю три четверти, оставив себе всего пару глотков, после чего, стянув с колен салфетку, стал быстро промакивать молочное пятно.

Коровкин, по приезде Алёши в пансион, сетовал на то, что не имел чести знать его батюшку, но сразу стал вводить юношу в курс дела.

- Дисциплина и порядок, молодой человек, - строго говаривал он, - четкое выполнение команд и никакой самодеятельности.

Свои слова он подчеркивал действиями. Достав из клетки синицу, он посадил ее сперва на указательный палец, после чего приказал птичке послушно перескочить на шпицрутен, служивший для Коровкина как указкой, так и средством наказания нерадивых учеников. Учитель повторил сей трюк несколько раз.

Потом, подойдя к крохотному оконцу, что было открыто, а на улице зима лютует, выпустил синицу на волю, добродушно заметив:

- Интересно, вернется желтобокая пичужка или нет?

Спустя недолгое время воротилась птичка, залетев в другое окошко.

- Видите, Ланской, глупо покидать теплое и насиженное местечко, - говорил учитель, глядя при этом на стоявшего рядом хмурого Мефодия. – Надеюсь, вы поняли мой намек? – спросил он обоих.

И вот, одним весенним днем, на уроке фехтования в просторном классе Коровкина, пока сам учитель вместе с отроками отрабатывал защиту и туше, Ланской, скуки ради, смотрел в окно на резвящихся птиц, перелетавших с ветки на ветку.