Цена вопроса. Том 1

– Знаешь, сынок, я тоже когда-то был дураком и наивно полагал, что работа, профессия, карьера – это вся моя жизнь. Не просто полагал, а искренне верил, был убежден. Нас ведь так воспитывали: умри, но работу выполни и перевыполни, потому что твоя жизнь – это пыль, стройматериал, а вот работа, дело – это все, главный смысл и главная цель. Но вот меня отправили в отставку, и не просто отправили – в спину плюнули. За все то, что я делал тридцать пять лет. Да, звезд с неба я не хватал, другие за тридцать пять лет службы до высоких должностей дорастали, а я так и задержался в должности старшего опера в ОБХСС. Но я работал честно, я работал хорошо, у меня агентура была – дай бог каждому, да не какая-нибудь липовая, на бумажках, а настоящая, работающая. Я много чего интересного знал, может быть, даже и лишнего, не по рангу мне было такое знать. И своей работой я гордился, и ее результатами, и своими умениями и опытом. И думал, что нет в жизни ничего важнее, чем схватить за шиворот расхитителя, мошенника или взяточника. И что вообще ничего в этой жизни нет другого, только моя работа. А потом оказалось, что твоей мамы больше нет, и мне никто не вернет тех праздников и выходных, которые я с ней не провел, и тех отпусков, в которые не смог поехать с ней. И никто мне не вернет тебя маленького, чтобы я мог видеть каждый день, как ты растешь, меняешься, узнаешь мир, учишься говорить, читать, писать, как постепенно из малыша становишься мальчиком, из мальчика – юношей, потом мужчиной. Никто не вернет маминого здоровья и нервных клеток, которые она тратила, волнуясь за меня и переживая. И тогда я понял, что работа, профессия, дело – это, конечно, хорошо и нужно, но это не вся жизнь. Вот у меня отняли профессию, а я живу. Все живу и живу… И меня забыли в тот же день, как я подал рапорт. К вечеру уже и забыли. Два-три месяца кое-кто еще позванивал из вежливости, а потом перестали. Ни я сам, ни моя работа никому оказались не нужны. Это иллюзия, сынок, будто бы человек умирает, а дело его живет. Неправда это. Дело забывается быстро. Имя может остаться в веках, а дело – нет. Вот ты парень у меня образованный, а можешь мне с ходу ответить, что было делом всей жизни… ну, скажем, Вернадского?

Валерий Олегович опешил на мгновение. Ну да, имя известное, вон проспект в его честь назван. Пожалуй, отец прав.

– Не помню, – признался он. – Что-то про ноо-сферу, кажется. Но не уверен.

– Вот о том я и толкую. Академик, а дело его жизни многие забыли, а может, и знать не знали. Что ж тогда говорить о деле всей жизни обыкновенного старшего опера? Да не стоит это дело того, чтобы о нем думать и вспоминать. Было – и было. И прошло. Всё. Точка. Ни одно дело не стоит всей человеческой жизни, поверь мне, сынок. И обязательно нужно, чтобы в этой жизни было еще что-то, а лучше – много всего, кроме самого дела. Только в этом случае сама жизнь будет чего-то стоить. А если жизнь равна делу, то ни эта жизнь, ни это дело не стоят ни гроша. Вот так, – припечатал в конце своей речи Олег Дмитриевич.

– Но как же так, папа, – растерялся генерал, – как ты можешь говорить, что твоя жизнь и твоя работа ничего не стоят? Да у тебя целая полка в шкафу набита грамотами и наградами!

Отец криво усмехнулся.

– И что? Кому они нужны, эти грамоты и награды? Кому они интересны? Кому от них хоть какая-то радость или польза? Ни-ко-му.

Валерий Олегович молча смотрел на отца, чувствуя в душе непонятное смятение. Вот сидит перед ним очень пожилой и не очень здоровый человек, сидит спокойно, на коленях – пушистый рыжий кот, на плече устроилась, свесив хвост, серая зеленоглазая кошка. На столе стоят чашки с чаем, чайник, сахарница, блюдечко с нарезанным сыром и пластиковая, белая в красных маках миска, наполненная пряниками и квадратными вафельками. За окном темно, желто-зеленые занавески на окне шевелятся – отец все время держит фрамугу приоткрытой: его сил уже не хватает на то, чтобы часто менять наполнитель в кошачьем лотке, и запах, к которому хозяин квартиры давно притерпелся и который перестал замечать, весьма ощутим для тех, кто не живет здесь постоянно.

Такая уютная, такая мирная картина! Сюда бы живописца, создающего бытовые полотна, – вполне можно писать что-нибудь вроде «Молодой генерал навещает престарелого родителя» или «Многоопытный старец учит жизни сына». Иван Грозный-то сына убивал, а Олег Дмитриевич учит… Вот интересно, можно ли написать такую картину, чтобы всем стало очевидным: старец не учит сына жизни, а выбивает у него почву из-под ног и сам этого не понимает? Что старец произносит слова, которые сын никак не ожидал услышать от него и которые полностью ломают все представления этого самого сына об отце, об окружающем мире и о собственной жизни? Сейчас, в этой мирной уютной, почти идиллической обстановке происходит нечто, сравнимое с ядерным взрывом, только не в мировом масштабе, а в границах одной отдельно взятой личности.